Хе, похоже, действительно наши. Пригнувшись, я вошёл в сарай и увидел, что там, возле перевёрнутого, исходящего паром котелка, стоят три замотанные в платки фигуры. Девчата, лет по двадцать. Одна из них, увидев мою форму, прерывисто выдохнула и сказала:
— Леська, Стешка, это точно наши. — И уже обращаясь ко мне: — Вы нас так напугали, мы сначала подумали — немцы опять вернулись…
Я с удивлением разглядывал девушек, а потом поинтересовался:
— Вы откуда здесь взялись? Или из угнанных? Тогда почему в комендатуру не пошли? Там бы вам помогли…
— А мы, товарищ командир, только вчера вечером из Буглайна сюда пришли. Там сейчас стреляют сильно, вот нам один дяденька солдат и посоветовал уходить на восток.
После упоминания про дяденьку солдата я пригляделся получше и скинул возраст девчонок года на три-четыре. Они просто грязные и измотанные, а так им лет по шестнадцать, не больше. Глядя, как они жмутся друг к другу, и преодолевая спазм, внезапно перехвативший горло, спросил:
— Девчата, а почему в сарае-то сидите? Почему в дом не пошли?
— Нам в господские дома запрещено заходить. За это убить могут.
Кхк… Я только глаза вытаращил, не находя, что сказать, поэтому вступил Пучков:
— Вы что, здесь же наши кругом, какие ещё господские дома? Кто вас убьёт?
Говорившая потупилась и тихо ответила:
— Это да, только мы за два года привыкли, что в усадьбу, пока не позовут, входить нельзя… Нам это накрепко вбили…
Твою мать! В этот момент у меня как-то резко пропало всё сочувствие к гражданским немцам. Значит, лебезите, суки? Вот так теперь и будет! Ведь в этих девчонок не каратели и не эсэсовцы «вбивали» понятия про «господ-ские дома» и про то, как положено вести себя рабам с востока. Обычные законопослушные и чадолюбивые главы семей этим занимались. Чувствуя, что от этих мыслей меня начинает трясти внезапно нахлынувшей яростью, резко сказал:
— Слушай меня, девочки. Быстренько собирайтесь и пошли в дом.
Пока бывшие рабыни увязывали свои узелки, с сожалением поглядывая на опрокинутый котелок с каким-то варевом, Лёшка тронул меня за руку:
— Командир, в «уазике» НЗ есть, я принесу?
— Само собой, мухой давай, мы в гостиной будем…
А потом мы кормили отощавших девчат разными вкусностями. То есть это для них обычные консервы — деликатесами казались. Стеша, самая младшая из подруг, похожая на маленького взъерошенного воробушка, в своей деревеньке, находящейся в Западной Белоруссии, такую штуку, как сгущённое молоко, пробовала один раз в жизни. В сороковом году ей отец из города подобное лакомство привозил. И теперь, глядя на эту пигалицу, которая тоненьким слоем мазала белую тягучую массу на галету, сначала умилился, а потом, не выдержав, сказал:
— Эй, ребёнок, я ведь каждой по банке дал, чего ты её размазываешь? Так и вкуса не почувствуется.
На что она ответила, серьёзно глядя на меня:
— Нет, дяденька командир, очень даже чувствуется. Спасибо вам, храни вас Господь…
Я опять сглотнул комок и, погладив её по голове, отвернулся… Пипец вам, фрицы, настал! За время войны разных зверств насмотрелся по уши. Но они творились солдатами вражеской армии, и чего-либо другого я от них и не ожидал. Только ведь здесь гражданские немцы были! А девчата рассказывали, что у них даже не хозяин был, а хозяйка. Причём у неё было трое детей. Двое мелких пацанов и дочка — ровесница пригнанным с Союза девчонкам. И вот эта муттер четвёртую рабыню — тихую украинку с Полтавы насмерть кнутом забила за то, что она за свиньёй не уследила и та простудилась.
— А Галя не виновата была. Она от голода совсем слабая стала, а свинья огромная, её с ног сбила и убежала. Галя её всю ночь искала, сама заболела, но нашла… А потом хозяйка про это узнала и избила Галю. Но когда свинья кашлять начала, то ещё раз Галю кнутом так исхлестала, что у неё горячка началась, а через два дня она умерла…
Леха, который внимательно слушал девчонок, вдруг рывком встал с места и вышел из комнаты. Я, показав рукой, дескать — кушайте, кушайте, рванул за ним. Только далеко бегать не пришлось. Пучков стоял, упёршись лбом в стекло, и, когда я подошёл к нему, резко повернувшись, сказал:
— Командир, я их своими руками душить буду. Всех этих бюргеров, муттеров, фатеров, господ! Это не люди!
Я его в этом начинании поддерживал, но, задавив в себе все чувства, сказал:
— Отставить, Гек! И чем ты тогда от них отличаться будешь? Ещё киндеров в свой список добавь — точно каратель получится! Да и немцы разные встречаются. Это баре у них так развлекаются, вот с них и спросим по полной. А обычный работяга, он ведь себя совершенно по-другому ведёт, ты же сам видел… Да и сколько их здесь, этих «господ»?
— Всё равно тошно мне, Илья… Чувствую — стервенею…
— Блин, думаешь, мне легче? Возьми себя в руки и хватит сопли распускать! Сейчас лучше пойдём, поможем — пусть девчата себе из оставшегося барахла одежду нормальную подберут, а потом их в комендатуру свозим для регистрации.
— Так репатриантов же ещё не эвакуируют. Куда их комендант сейчас денет?
— Здесь будут жить, при нас, пока команда на эвакуацию не соберётся. Я с Гусевым договорюсь!