Все зависит от кошек

Ну я картошки набрала три сетки, овсянки три пачки взяла, консервы какие-то типа мелкий частик в томатном сиропе и к полке с кошачьей едой переместилась, там ажиотажа нет. Мне ж Кисельду каждый день кормить раза по четыре, она жрет как прорва, наверное, от старости уже в склероз впала и не помнит, ела или нет. Стою перед полкой и методично в корзину гружу четыре пакетика с рыбой, четыре – с индейкой, восемь – с кроликом, она за кролика душу продаст. Тут какой-то мужик у меня за спиной встал:

– Это чего?

– Кошачьи консервы, – говорю.

– С мясом?

– А чё, – говорю, – кошки – вегетарианки?

– Дак их вместо тушенки можно?

– Точно, – говорю, – я всегда так делаю. Для животных же самое безвредное кладут, без консервантов и ГМО.

Пошутила, называется. Он, мужик этот, меня локтем от полки отодвинул и орет в глубь магазина:

– Галя, подь сюды!

И все консервы без разбора себе в тележку сгребает. Одной рукой гребет, а вторую оттопырил, меня не подпускает. Да еще Галя, корпулентная как крейсер, ему на подмогу из соседнего зала выруливает. Ах, ты, думаю, говнюк. Выхватила у него из корзины штук пять пакетиков и в сторону, затерялась в толпе.

Вот вроде нечего в лавке взять, а на улицу я выперлась, обвешавшись объемными котулями. Бреду к тачке, а тут откуда ни возьмись пацанва черномазая, явно цыганята, едва мне до пояса, совсем детишки. Окружили меня, и вот уже кто-то раз мне по мешку какой-то железкой, и в мешке дыра, и из дыры на асфальт посыпались мои банки с частиком, картошины, еще чего-то. Эти паскудники мелкие хвать-похвать мои покупочки, я не знаю кого цапать, банки или мелюзгу. А тут из ворот церкви, там как раз напротив Пятерочки – церковь, выходит поп. Страхолюдный такой. Весь в черной курчавой бороде, из бороды глаза угольями сверкают. Крикнул что-то цыганятам по-басурмански и в конце так утробно изподземельно: «Пр-р-рокляну!»

Ребетня добычу побросала и как мыши в разные стороны порск.

Так закончился мой единственный вояж в город. Тогда я думала, что это событие. Но события начались несколько позже. И начались они, что характерно, с цыган.

Но сначала – яблони.

Дед зашел с ведром чего-то белого, вроде известки или белил. Как всегда, ватник, штанцы в резиновые сапоги заправленные, шапочка из советской эпохи, синяя, выцветшая. Красавец-мужчина. Он же не старый еще. Даже не помятый, если от бороденки кривенькой абстрагироваться. Я рассмотрела. И зубы все на месте, не как у деревенских принято: через одного или без передка вообще. Чего ж он таким неприглядным выглядит?

– Танька, ты чяво яблони ня белишь? Бялить нада. А то чярвяк-шушель все поест. Без яблак астанесся.

И кисть мне протягивает.

А я с Книгой, понимаешь, сижу у окошечка, в кресле-качалке покачиваюсь, утренний кофий пью. Благостная. А он мне: красить.

– Дед, а ты сам-то чего свои яблони не красишь? Вам яблоки не нужны?

– Не, наши ня нада. Ня нада. Не. Ты сваеи крась. Да пагущей, импасто. Да. А я – не, – замотал головой, задирая бороденку.

Поставил ведро у порога и отчалил. Что-то в его словах мне ухо резануло. Что? «Ня нада»? Нет, к этому я уже попривыкла. «Импасто» – вот что. Посреди «пагущей» и «сваеи» влезло это итальянско-живописное «импасто». Откуда?

Я сначала решила, что ничего белить не буду, вот еще докука образовалась. А с другой стороны: время есть, побелку на дом доставили, прямо Деливери клуб, погода хорошая, без дождя. Пойду покрашу. Вышла с ведром на улицу.

Улицы-то как таковой нет, просто пространство, кое-где кустами и осинами поросшее. И яблонями высокими, корявыми, очень старыми. Листики свеженькие повыперли. Вокруг черных скрюченных временем яблоневых рук зеленое прозрачное свечение колышется. А которые тут мои? Пошла к Гулькиным спрашивать. Вышел Дед, махнул рукой:

– А вон теи три, – покосился на полное ведро, стоявшее у моих ног, – четыре яблони, вона в пасередке, теи тваеи.

Стала красить. Пришла Кисельда. Ходит вокруг меня, капли белил на земле нюхает. Потом еще три кошки из кустов вылезли. Сели рядком, смотрят. Тут кошки странные. Одичавшие что ли слегка, не пойму. Приходят неизвестно откуда, шастают туда-сюда, у Гулькинского дома как на митинг собираются. Меня не боятся, но и не подходят, не попрошайничают. Как-то пришла кошка с парой котят подрощенных. Няши такие, прыгают друг на друга, играются, лапки передние поднимают, коготки врастопырку. Я, как положено, умилилась, миску вынесла, от кисельдиного пайка отвалила полпачки вискаса. Даже не подошли. Побегали, попрыгали и колобками укатились восвояси, не знаю, куда.

В общем часа три я стволы белила. Кошки зырили. Когда закончила, подошли к стволам понюхали, помотали бошками, будто обсудили вопрос и пришли к согласию: годно. Оно и правда, хорошо получилось, нарядно. Теперь за моим домом, прямо против окна – яркое белое пятно, «забор» из четырех белых до уровня моего носа яблонь.

А вечерком ко мне Гулькины нагрянули. С пирогом и трехлитровой банкой клюквенного морса. И под пирог с грибами и сладенький морс провели среди меня политинформацию по теме «Миграции цыган и чего от этого ждать».