— Долорес, это ненормально.
— О, правда? Это не ты вошла в дом и услышала, как твоя мать совокупляется с Шерифом Митчелом!
У меня отвисает челюсть.
А Долорес с отвращением продолжает.
— И они были громкими. Как в кинотеатре IMAX, где звук вокруг нас. Я даже перепугалась.
Давайте сделаем здесь паузу.
Вы никогда не встречали доброго шерифа, так что я объясню. Когда мы росли, Шериф Бен Митчел постоянно нас раздражал, как камушки в туфлях, заноза в заднице. Ему было больше нечем заняться, как бегать за нами по округе — разгоняя наши посиделки с пивом, обыскивая машину Билли в поисках травки.
Он вечно думал, что мы что-то замышляли… и… ну… он был прав.
Но это к делу не относится.
Хоть Шериф Митчел был примерно одного возраста с нашими родителями, нам он всегда казался гораздо старше — как тот сварливый сосед с тросточкой, который никогда не разрешал забрать вам свой мяч, когда он случайно попадал к нему во двор. Митчел никогда не был женат, и насколько мы знали, ни с кем не встречался, поэтому мы всегда считали, что морщинистое лицо и вечно недовольное настроение было от того, что он не мог ни с кем переспать.
Амелия Уоррен полная противоположность Митчелу во всем. Она свободна по духу. Она является полноценным членом Силы Исцеления Кристального Клуба. Дитя цветов в современном мире.
Сама мысль о том, что они сошлись, одинаково ужасна и нелепа.
Я пожимаю плечами.
— Ты — права. Вот это ненормально.
И тут самая бомба.
— Амелия и Старик Митчел развлекались… на кухонном столе.
Билли корчится. И ноет.
— О, черт… я ел за этим столом сегодня утром.
Я поворачиваюсь к нему.
— Ты об этом знал?
— Подозревал. Но я надеялся, что ошибался.
Долорес соглашается.
— Мы все надеялись. Не знаю, что хуже — услышать, как твоя мать стонет в экстазе, или слышать, как он умоляет о большем, и увидеть своими глазами, что она с ним вытворяла.
Я закрываю рукой рот.
И смеюсь.
Мы все смеемся. Сначала потихоньку, а потом громче и громче, что уже стучим по столу, сгибаемся пополам от смеха, а из глаз бегут слезы.
— О… мой… Бог!
И хотя Долорес продолжала смеяться, она настаивала:
— Это не смешно! Я думаю, это нанесет урон моим девчачьим частям тела. Каждый раз, когда я думаю об этом, моя вагина сжимается, как моллюск, который старается оставаться закрытым.
Мы стали смеяться еще громче. И это у меня первый настоящий смех с тех пор, как все началось. У меня болят щеки, а бока ноют — и это так здорово.
Знаете, иногда я пытаюсь представить, как бы выглядела моя жизнь, если бы у меня не было Ди-Ди. И потом я бросаю это дело.
Потому что я, действительно, не могу этого представить.
Глава 13
После того, как Долорес устроилась в моей комнате, Билли звонит своему менеджеру. Он планировал сделать здесь шоу в маленьком баре под названием Sam’s Place, где он обычно играл, когда учился в школе. Он хотел почтить место, откуда он родом — отдать должное местным, как всегда делает Брюс Спрингстин в Stone Pony.
Сейчас мы все как раз в Sam’s Place.
Здесь полно народа — яблоку негде упасть. Мы с Долорес в первых рядах, стукаемся руками друг о друга, когда танцуем и поем. Билли на сцене, у него несколько песен. Выглядит он фантастично. Темные джинсы, белоснежная рубашка, и гладковыбритый подборок.
Он знает, как работать с толпой — когда зажечь их гитарным риффингом и успокоить мягкой балладой.
Никогда еще я им так не гордилась.
Песня заканчивается, и кто-то позади нас выкрикивает, что они его любят. Билли смотрит вниз и смеется, немного застенчиво. Потом подносит ко рту микрофон.
— Я тоже вас люблю, ребята. Следующая песня — новая. Я еще не показывал ее начальству, но хотел сыграть ее для вас сегодня вечером. Она посвящается одному человеку… кто поверил в меня… даже, когда на то не было причин. И я хочу, чтобы она знала, она всегда будет в моем сердце, и она никогда не будет одинокой.
В толпе его глаза находят мои. Он подмигивает мне. Я киваю, сообщение принято. Потом он начинает петь.
Удары пульсируют у меня в животе. Я вслушиваюсь в слова. И думаю, какая же я счастливая, потому что у меня есть то, что я имею. Бесценные, драгоценные дары. У меня есть семья, которая меня любит. Друзья, которые убьют за меня. В буквальном смысле этого слова.