Все возможно

Но забыть Эдуард не мог. Ложь принижала его в собственных глазах, и он не верил, что она не принизит его в глазах Элен. Ему еще не доводилось испытывать чувство вины, связанное с обманом, и оно язвило его. Он весь внутренне напрягался всякий раз, когда Саймон Шер и Элен встречались — а теперь это случалось постоянно, — и когда в газете мелькала статья о «Пар-тексе», и когда речь заходила о его и Луизы капиталовложениях в эту компанию, как бывало не раз, стоило Луизе в присутствии Элен начать разговор о своих финансовых делах, ведение которых в последнее время раздражало ее в нарастающей степени.

«Партекс» беспокоил его и сам по себе — та агрессивная экспансия, которую умно проводил Дрю Джонсон. Сомнения, которые вызвало последнее слияние, проведенное «Партексом», продолжали множиться — особенно после возвращения в Париж Саймона Шера. Прежде присутствие Шера и влияние Эдуарда служили тормозом, укрощавшим горячность Джонсона. Через полгода стало ясно, что никакие тормоза больше не действуют. Джонсон осуществлял программу колоссальных займов, и, когда Эдуард с Шером увидели цифры этих займов, обоих охватила тревога.

Поэтому, когда незадолго до премьеры «Геттисберга» Дрю Джонсон прозрачно намекнул, что хотел бы увеличить свой пакет акций «Партекса», Эдуард испытал некоторое облегчение. При иных обстоятельствах он мог бы заколебаться, но теперь, к явному восторгу Джонсона, сразу же согласился.

— А вашу мать вам удастся убедить, как, по-вашему? — спросил Джонсон.

Больше он практически ни о чем не спрашивал, и такой конец того, что когда-то представлялось ему дружеским партнерством, вызвал у Эдуарда смешанное чувство брезгливости, сожаления и освобождения. Продажу собственных акций он устроил очень быстро, но полагал, что убедить Луизу окажется непросто. Он договорился заехать к ней 19 мая перед премьерой «Геттисберга».

Предвидя кислые расспросы и бесплодные споры, он заранее вооружился данными о последних займах «Партекса».

К его удивлению, Луиза не только не возражала, но и как будто была рада.

— Я же говорила тебе, Эдуард, — с легкой улыбкой сказала она, — что уже довольно давно хочу ликвидировать некоторые свои активы.

— Я это знаю, мама, — терпеливо отозвался Эдуард. — Но такая продажа не пустяк. Вы реализуете значительную сумму…

— Неужели? — Луиза кокетливо наклонила голову набок. — Как мило…

Эдуард нахмурился. В этот день его мать выглядела прекрасно. Она казалась умиротворенной, счастливой и против обыкновения ни разу не пожаловалась на здоровье. И все-таки что-то в ней встревожило Эдуарда. Луизе было уже семьдесят шесть, хотя факт этот ревниво сохранялся в строжайшей тайне. За последний год она стала еще более непредсказуемой. Иногда — как и на этот раз — она одевалась модно и держалась весело и оживленно; а иногда без видимой причины вновь впадала в мрачное уныние, на долгие недели возвращаясь к старым платьям, опущенным шторам и священнослужителям. Ее настроения, всегда капризные, теперь менялись ежеминутно, и она стала очень обидчивой по пустякам. И не терпела, чтобы Эдуард, как иногда бывало прежде, приезжал к ней без предупреждения или позвонив в последнюю минуту, перед тем, как сесть в машину.

«Так обременительно, Эдуард! — жаловалась она. — Я люблю заранее планировать свой день. Мне уже не двадцать лет. Я не люблю неожиданные визиты — так эгоистично!»

И эта их встреча была вежливо и тщательно обговорена за три дня до назначенного часа. Теперь, сидя напротив матери, Эдуард спрашивал себя, не утрачивает ли она прежнюю деловую хватку, отдает ли себе полностью отчет в серьезности шагов, которые они обсуждают. Он решил поговорить с ее врачами, а пока, игнорируя ее непонятную улыбку, попытался втолковать ей, что продажа этих акций принесет ей не сотни тысяч, а миллионы долларов. Луиза перебила его.

— Я все поняла, Эдуард, — сказала она брюзгливо. — Ты уже объяснил один раз. Так для чего повторять?

— Я просто хочу, мама, чтобы вы поняли, что вопрос не исчерпывается продажей акций. Это я могу устроить для вас без всяких затруднений…

— Вот и будь так добр!

— Но вам следует решить, хотите ли вы вложить эту сумму во что-то другое, и…

Луиза взглянула на циферблат часиков на неизменной черной бархотке и встала.

— Эдуард, если мне понадобится твой совет, я обращусь к тебе. Но… — Она снова загадочно улыбнулась. — У меня есть кое-какие идеи — они и у меня бывают, знаешь ли, — а деньги эти мои…

Эдуард тоже встал. Время шло, а ему еще надо было заехать в Сен-Клу переодеться перед премьерой. Позиция, занятая Луизой, его раздражала.

Ему хотелось просто уйти, предоставить ее самой себе. Он уже шагнул к двери, но вдруг передумал: Луиза была стара, и, как бы она ни сердила его, обязательств перед ней это с него не снимало… Он обернулся.

— Может быть, мама, вы объясните мне суть ваших идей. Тогда я мог бы помочь вам…

Луиза не дала ему договорить: