Люди совались на набережную, замечали, почти все разворачивались и быстро уходили, а то и убегали, но я знала, что на меня не действует зов – в семнадцать я драматично выскочила из дома, потому что там было
Я осталась на набережной, стала прогуливаться по дорожке среди редких других: тех, на кого тоже не действовало, и тех, кому хотелось, чтобы их позвали.
Зрелище было завораживающее. Русалки все были хороши собой, а теперь, в компании своих будущих утопленников и утопленниц, они счастливо сияли, звонко хохотали, нежно тискали тех, кто сидел у них на коленях. Я подумала, можно ли говорить
Пришло какое-то письмо, реклама, я удалила, вспомнила, что пыталась дозвониться до отца, нажала вызов. Пришлось подождать, рядом с водой связь всегда работала не особенно хорошо. Телефон загудел мне в ухо, и неподалеку запела противная попсовая мелодия. Я прошла вперед и увидела, как отец влюбленно смотрел на русалку, цеплялся руками за ее шею, а она забавлялась с телефоном, подносила к уху и слушала мелодию, как слушала бы ракушку.
Я сбросила вызов.
А вот интересно, бывало ли так, чтобы сначала случилось что-то хорошее, и только потом я осознала, что сделала что-то для того, чтобы оно произошло? Вряд ли. Обычно я сначала действовала, а потом исключительно сожалела.
Я подошла к краю дорожки. Пару раз вдохнула-выдохнула и пискнула:
– Я хочу вернуть свое.
Набережная мгновенно затихла, даже ветер, кажется, перестал, даже волны замерли. Русалка – довольно молодая, вот еще интересно – чем ей приглянулся отец? – растерянно посмотрела по сторонам, убедилась, что я говорю с ней, покрепче схватилась за него и спросила:
– Тогда тебе нужно пройти испытания?
Это я и без нее знала. Она же, казалось, не была уверена в том, что говорит.
–
–
–