Все твои совершенства

Я перекидываю одну ногу через спинку дивана, а вторую опускаю на пол как раз в миг, когда он входит в меня.

Он толкается в меня снова и снова, его теплое дыхание скользит по моей шее.

Сегодня тринадцатое.

А что будет через четырнадцать дней?

– Квинн, – шепчет он, его губы едва касаются моих. Глаза у меня закрыты, тело расслаблено – я позволяю ему использовать меня, чтобы секс прогнал хмель. – Поцелуй меня, Квинн.

Я приоткрываю рот, но так и не открываю глаза. Мои руки безвольно закинуты за голову, и я считаю по пальцам, сколько дней прошло с тех пор, как у меня в последний раз были месячные. Может быть, у меня вообще овуляция? Я почти заканчиваю считать, когда Грэм берет мою правую руку и обвивает ее вокруг своей шеи. Он зарывается лицом в мои волосы, хватает меня за ногу и обвивает вокруг своей талии.

Ничего подобного.

Пять дней после овуляции.

Я разочарованно вздыхаю: нет ни малейшего шанса, что это к чему-нибудь приведет. Я и так с трудом заставляю себя заниматься сексом, а этот раз даже не засчитывается. Очень жаль. Ну почему это не могло произойти на прошлой неделе, а не сегодня?

Грэм надо мной замирает. Я жду, что он кончит, но в нем не чувствуется никакого напряжения. Он просто отрывается от моих волос и смотрит на меня сверху вниз. Его брови сдвинуты, он качает головой, а потом снова зарывает лицо в мою шею и прижимается ко мне.

– Могла бы хотя бы притвориться, что еще хочешь меня. Я как будто занимаюсь любовью с трупом.

Он тут же замолкает, словно испугавшись собственных слов.

По моим щекам текут слезы, и он с сожалением выходит из меня.

Его горячее дыхание касается моей шеи, но теперь я чувствую только отвращение. И запах пива, которое придало ему смелость, чтобы произнести эти слова.

– Слезь с меня.

– Извини. Мне очень жаль.

В его голосе звучит искреннее раскаяние, но мне наплевать. Я толкаю его в грудь.

– Слезай, мать твою.

Он перекатывается на бок и хватает меня за плечо, пытаясь повернуть к себе лицом.

– Квинн, я вовсе не хотел… Я пьян, прости…

Я встаю с дивана и прямо-таки выбегаю из гостиной. Не жалею слушать его извинения. Я иду прямо в душ и смываю Грэма с себя вместе со слезами.

«Могла бы хотя бы притвориться, что еще хочешь меня».

Я зажмуриваюсь от унижения.

«Как будто я занимаюсь любовью с трупом».

Я сердито вытираю слезы. Конечно, ему кажется, будто он занимается любовью с трупом. Потому что так и есть. Я уже много лет не чувствую себя живой. Я медленно разлагаюсь изнутри, разлагается и наш брак, и скрыть это уже невозможно.

И Грэм больше не может этого выносить.

Выйдя из душа, я рассчитываю найти его в нашей постели, но его там нет. Он, наверное, так пьян, что просто вырубился на диване. Как бы я ни злилась на него за его слова, я все же достаточно сочувствую ему, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.

Я иду в гостиную через темную кухню и даже не замечаю, что он стоит у стойки, пока не оказываюсь совсем рядом. Он хватает меня за руку, и я вскрикиваю от неожиданности.

Я поднимаю глаза, хочу наорать на него, но не могу. Что толку орать на человека, если он говорит правду? Лунного света из окна достаточно, чтобы я заметила, что печаль вернулась в его глаза. Он ничего не говорит. Просто притягивает меня к себе и обнимает.

Нет… Он в меня вцепляется.

Вцепляется пальцами в футболку у меня на спине и прижимает меня еще крепче. Я чувствую, как он жалеет о том, что позволил этим словам сорваться с его губ, но он больше не извиняется. Он просто молча держит меня в объятиях, потому что знает, что извиняться сейчас бесполезно. Извинения нужны, чтобы выразить раскаяние, но от них горькая правда не перестает быть правдой.

Я позволяю ему обнимать меня, пока обида не берет верх. Я отстраняюсь и на мгновение опускаю взгляд. Хочу ли я что-нибудь ему сказать? Хочет ли он мне что-нибудь сказать? Мы оба молчим. Я разворачиваюсь и иду в спальню. Он следует за мной. Мы забираемся в постель, поворачиваемся друг к другу спинами и избегаем неизбежного.

15 Прошлое

Кусок пирога я съела в один присест.

Родителей Грэма несколько обескуражил наш поспешный уход. Он сказал матери, что у нас билеты на шоу фейерверков и нам нужно идти, а то мы пропустим грандиозный финал. Я была рада, что она не уловила метафорического подтекста его вранья.

По дороге домой мы почти не разговариваем. Грэм говорит, что любит ездить ночью с опущенными стеклами. Он включает музыку погромче, хватает мою руку и не отпускает всю дорогу до моего дома.

Наконец мы добираемся до моей квартиры, я открываю дверь и, уже пройдя половину гостиной, вдруг замечаю, что он не вошел вслед за мной. Я оборачиваюсь: он стоит, прислонившись к дверному косяку, словно и не собирается входить.

Я вижу в его глазах беспокойство и возвращаюсь к нему.

– С тобой все в порядке?

Он кивает, но как-то неубедительно. Его взгляд обводит комнату и останавливается на мне. Он смотрит как-то слишком серьезно. Я уже начала привыкать к озорной, саркастичной стороне характера Грэма. А теперь снова вижу его напряженным и сумрачным.

Грэм отталкивается от двери и проводит рукой по волосам.