Всё так (сборник)

И вот еще что, деточка, вот еще что… Ты о Галечке тоже подумай. Ей же ребеночка надо, замуж выходить. И человечек ей найдется, будь уверен. Вот у нас тут, в Трире, у соседа замечательный сын развелся. Замечательный! Если его с Галечкой в пару поставить, просто можно даже надеяться на прогресс человечества.

Главное, конечно, в пару поставить… Ты же Галечку знаешь. Она – непослушная и со своим мнением. Но я как мамочка желаю ей правильного счастья на немецкой земле. И имею на это право.

А у тебя, деточка, тоже есть право! Права детей сейчас на самом международном уровне защищаются.

Понял, зайчик?

Тут нужна музыка. Грузинская. С принципиально понятной мелодией и невозможным языком. Чтобы на музыку, которая собирается аккордом у горла, можно было положить свои слова. Или не положить.

Нино Катамадзе. Once in the Street. Галя и Алексей ходили на эту музыку в театр. В дополнение была немецкая пьеса «Женщина из его прошлой жизни». На гастроли приезжали русские актеры с русским же разрывом аорты. Антреприза. Чёс по городам и весям. Спектакль был громкий, но Гале показалось: наигрыш. Текст был удачнее, чем игра.

Алексей сказал, что Нино Катамадзе можно было бы и дома послушать. Скачать из Интернета и не мучиться.

Выходило, что Алексей в театре мучился. А Галя – нет.

Пьеса была почти о Дмитрии. Только к Дмитрию первая любовь возвратилась раньше: через год после свадьбы, а не через двадцать. Условно, конечно, возвратилась. На уровне сознания, а не телесного обладания. Но какая разница? Для Дмитрия – никакой. Зато у Гали остался некоторый жизненный резерв. А у той женщины, жены главного героя, не остался.

Галя позвонила в дверь соседке, практически землячке, а значит, родственнице, и сказала: «Я вернулась! Вот вам подарок!» Надо же было деть куда-то этот чертов комплект! Соседка засмеялась и ответила, что у нее советский пятьдесят четвертый и что лифчик ей – на одно ухо. И то вряд ли… «Оставь себе. Мало ли…»

Галя согласилась. Мало ли. Теперь у нее было два запаса на всякий случай: зажигалка и комплект – трусы и лифчик.

– Я вернулась! И мы можем не смотреть Москву, если она тебе не нравится, – сказала Галя Алексею.

– Я понял, – ответил он басом.

Once in the Street. Горлом! Горлом! Чтобы звук был наполнен вином и кровью, чтобы в нем не было асфальта, а только растоптанные грунтовые дороги, чтобы в нем были дом и хлеб, и никаких улиц, и никаких «однажды»… Ну!

Гале надо было сказать. Она не знала как.

– Мне уже позвонили.

– Тамара Владимировна?

– И Дмитрий. Папа…

Ясно. Все было предельно ясно. Галя прожила с Алексеем пять лет. И ей не надо было спрашивать: «А как же я?» В общем, и не хотелось. Камера хранения. По имени Галя.

Ходила на собрания в школу. Проверяла уроки. Учила говорить по-немецки и по-английски. Чай еще был… Пили чай вечером. Иногда, особенно в последний год, смеялись. Не так чтобы каждый день, но было.

Ночью Галя заходила к Алексею в комнату и поправляла одеяло. Так всегда делала Тамара Владимировна. Это было правильно.

Утром, на рассвете, в комнату Гали заходил Алексей. Он шел в туалет. Босой! Галя нервничала: в туалете кафель холодный, а коврик маленький: как ноги ни ставь, все равно – кафель. Хоть пяткой, хоть мыском.

По пути из туалета Алексей останавливался возле дивана, на котором спала Галя, и тоже… поправлял одеяло.

Алексей любил шоколад, свиные ребрышки, макароны, пиццу и желе. Вредные для здоровья продукты.

Алексей не любил читать, мыть полы, выключать свет и поднимать руку на уроках. Никогда не поднимал, даже если был готов и точно знал ответ.

Алексей был худым, высоким. Плечи, как рулонная бумага, норовили заворачиваться вперед. И расправлять назад их можно было только просьбой: «Не сутулься, пожалуйста». Серые волосы. Красивыми будут, когда станут седыми. Серые глаза. Тоненький девичий нос. Тонкие губы. Никакой. Абсолютно обычный.

В первое время, в саду, например, Галя узнавала Алексея по свитеру или по куртке. В школе – по рюкзаку, потому что в школе была форма. У всех детей одинаковая.

Она – не мать. Камера хранения. Галя не чувствовала Алексея сердцем. И наверное, не старалась.

Много суеты. Мало объятий. Мало прикосновений. Тамара Владимировна могла бы Галей гордиться: она не брала чужого. Не брала…

Пауза вместо эпилога

…Я точно не знаю, как все случилось дальше. Обрывки. Недомолвки. Тени и умолчания. В сущности, это мои любимые тексты. Я хорошо в них работаю. Уютно и без напряжения. В недомолвках легко помещаются эпосы, слегка простуженные, попорченные сплетнями и тайнами. В обрывках живут «Личные дела». Папки с надписью «Хранить 75 лет».

Галя не приехала в Питер. Но мне не пришлось ничего объяснять немецкой авторессе.

В тот день в Питер не приехали многие.

Галя попала в список «без вести пропавших».

С моей легкой – а скорее, нелегкой – руки. Сначала я ждала, потом звонила, потом проверяла, потом полетела в Москву, поехала в Питер, потом снова ждала. Кричала на кого-то.