Всё так (сборник)

Эти банки можно было бы варить в больших кастрюлях. Долго-долго, чтобы ненависть становилась не только приторно-сладкой, но и годной для склеивания коржей, строительства пирамид, пропитки стен и отливания наград. Медалей, орденов и почетных грамот солдатам воюющих армий.

Клементина Рудольфовна Гольденберг. Литовская принцесса, католичка, нет, не еврейка. Шведка по отцу. Подите вон! Подите вон и проверьте!

Мария Абрамовна Иванова. Плебейка. «С Одессы». И тут как раз еврейка. И не надо ля-ля! Муж Иванов не снимает ответственности за распятие Христа. И что за привычка – вечно прятаться за русскими? Они в той истории ни при чем.

Мы как философы знаем об этом лучше других!

У Клементины был Платон. Плато. И античные трагедии. У Марии – Аристотель и христианская традиция.

Они встретились и возненавидели друг друга.

Греческая трагедия и христианская традиция.

Двадцатый век как раз силился завершиться. И тихие почти, срединные восьмидесятые обещали, что дело это будет медленным и скучным. Как выяснилось позже, соврали.

…Прежде всего Клементина Рудольфовна отбила у Марии Абрамовны курс «Истории философии». Мария Абрамовна не сдалась так просто. Она была почти коммунистка. Кандидат в члены партии. В двадцать пять лет! В тихие годы это было уже не страшно, но еще почти важно.

Мария Абрамовна написала жалобу в партком и статью в «Вестник Сорбонны». Ну, может, не «Вестник». Приняли и то, и другое.

Историю философии (в министерстве!) разделили на «до» и «после». В нейтральной полосе остался XVII век. Клементина вычитывала его полностью. Мария подхватывала и вычитывала по новой. Но по-другому.

В XVII веке волосы студентов стояли дыбом. Это было неудобно. Студенты стали стричься коротко, почти под «ежик», а потом и вовсе налысо. Так родилась мода, распространившаяся вскоре на все отсталые слои населения. В основном бандитские. Неправда, конечно. Но такова легенда. Все постриглись и обрились. Хотя проще было плюнуть.

Но плюнуть было нельзя, потому что Клементина Рудольфовна (К.Р.) и Мария Абрамовна (М.А.) были для факультета всем. Или вместо всего. Это любовь сильна как смерть. А ненависть – не сильна. Зато всегда «вместо». Вместо жизни, например. Или вместо времени. Ненависть – это щит. Броня. Кто пробовал, знает.

* * *

К.Р. была богата (любовники! – М.А.) и развратна (какой стыд! – М.А.). У нее были «Волга 24–10», отдельная квартира и способность смотреть на мужчин не моргая и не отрываясь. От смотрения шел запах. М.А. называла его запахом преисподней. Но всем казалось, что от взгляда К.Р. пахнет фиалковым мылом, горчицей и яблоком-дичкой.

И именно яблоко-дичка создавало эффект набегающей слюны.

К.Р. было двадцать три. Она совмещала аспирантуру с преподаванием. Потому что была блатной. В старинном, советском смысле этого слова. Блатной (пристроенной) литовской принцессой.

К.Р. любила студентов. К.Р. любила студентов, а не толстых лысых дядек со связями и деньгами. Таких дядек и сейчас никто не любит. Правда, сейчас они уже не такие толстые, как прежде. Толстые дядьки из пыльных кабинетов были у К.Р. для денег. А любила она только студентов. Во время семинара могла сесть на стол… (Сесть?! Взгромоздиться! Взобраться! Ввалиться! Такие жопы не предполагают легких глаголов! – М.А.)

…сесть на стол, подтянуть колено к подбородку и замолчать минут на пять. Пяти минут К.Р. обычно хватало, чтобы выбрать себе одну простую и одну сложную задачу. Их она и решала весь семестр. Из задач получались пажи. Из пажей – корпус.

М.А. любила мужа и достойную бедность. В конце концов, она была старше (двадцать пять) и тогда считала, что лишние годы – это не лишний ум.

Муж М.А. Саша Иванов писал стихи и работал бригадиром на стройке. Это были акты неповиновения режиму: и стихи, и стройка. Какому именно режиму, никто точно не знал. Иванов хранил это в тайне.

М.А. была уверена, что живет с гением. И гений выбрал ее сам: подошел на остановке, предложил проводить. Проводил, вымыл руки в ванной, голову тоже, а ноги не стал, хотя соседей тогда не было дома и можно было бы не стесняться.

Потом прочел стихи. И сразу предложил жениться. Гений…

М.А. предложение приняла и так окрылилась, что выучила древнегреческий, старофранцузский, вплотную подобралась к арамейскому и санскриту, и даже к какому-то еще. (И все это лишь бы ни с кем не разговаривать и не показывать никому свою дурость! – К.Р.)

Но страсти у М.А. к Иванову особой не было. И не особой тоже. Не получилось как-то. Но чтобы ветвь гения не угасла, М.А. родила сына Диму. А в декрет не ушла. Назло К.Р., которая уже предвкушала победу в деле справедливого и педагогически обоснованного объединения курса «Истории философии».

* * *

К.Р. попала в тупик. Не из-за М.А. Много чести!

Выбранный (избранный! – К.Р.) студент Б. не решался. Ни как сложная задача, ни вообще. Не проникался прямыми цитатами из «Диотимы» и «Волгой 24–10». Пугался слова «вакханалия» и прятался в мужском туалете.

Он был тупым. Как выяснилось позже. Совершенно, банально, торжественно, звеняще тупым. Хотя тупое вроде не звенит…