Все свои

Витька-партизан побежал за дедов дом, тут-то на немцев и напоролся, его они и схватили. Притащили под навес во двор к деду и стали выпытывать военную тайну, при этом громко крича немецкие слова: "Ахтунг, ахтунг! Рузкий партизанын здавайся!" – больше слов немецких пацаны деревенскиие не знали, поэтому выкрикивали по очереди одно и тоже. Витька, как настоящий партизан, молчал и тайну военную не выдал, а гордо подняв голову, крикнул: "Гитлер капут!"

Этими словами Витька очень разозлил главного немца – на самом деле рыжего пацана с соседней улицы, и пацан тот рыжий – главный немец – сказал, что тогда Витьку казнят, коли тайну военную из него выпытать не могут и предложил подумать. Витька только ещё раз презрительно процедил сквозь зубы: "Гитлер капут!" и плюнул прямо в главного немца, чем разозлил его ещё больше (Витька в кино такое видел).

Пацаны, которые были немцы, Витьке связали за спиной руки. Тут же нашли ещё одну веревку, перекинули её через шест под навесом, сделали петлю, поставили Витьку на круглое березовое полено, надели петлю на шею. Спросили Витьку снова про тайну, маленький партизан только крепче зубы стиснул, тогда рыжий ухмыльнувшись выбил палено из-под Витькиных ног. Витька повис…

В это время на крыльцо покурить вышел Витькин дед, крутя в пальцах самокрутку из обрывка газеты. Дед был у Витьки старый, даже очень, ему уже, наверное, шестьдесят два стукнуло. Он вернулся с войны вначале 44-го после тяжелого ранения в ногу и с той поры сильно хромал, но всегда поговаривал, что рад, что ногу оставили, а то ведь оттяпать хотели. Брови у деда были густые и косматые, от этого дед всегда казался грозным и сердитым, Витька его поэтому чуть-чуть побаивался.

Так вот вышел дед и видит, что пацаны Витьку-внука вешают. "Ах, вы, шельма, едрит твою через коромысло!" – крича ругательства, дед бросился к пацанам, прихватив стоящий у крыльца прут, с которым бабушка корову в стадо утром отгоняла. Витька даже удивился, как так быстро может дед бежать с его-то больной ногой.

Дед добежал до места казни и нет, чтоб Витьку из петли вынимать, давай гонять-хлестать пацанов-немцев: "Вот паскудники, я вам ща казнь устрою, ща покажу, живого места не останется! Чего удумали, паскудники!" Дед то и дело взмахивал прутом, а тот со свистом обрушивался на пацанов без разбору: по рукам, ногам, плечам, спине, куда попадет, а прут на конце тоненький был, от того хлесткие удары были ещё больнее и оставляли на теле детей красные полосочки. Пацаны, крича от боли, кинулись врассыпную.

Тем временем Витька болтался на веревке. Он едва доставал земли кончиками пальцев ног и извивался всем телом. Губы его раскрывались, как рот у карася, которого он вчера поймал с дедом на речке. Витька хотел было крикнуть: "Дед, спасай скорее партизана!", но изо рта вырывались только глухие и не понятные хрипы.

Дед разогнал всех пацанов, и направился к Витьке. Витьку с одной стороны гордость за деда взяла, вон, как много немцев одним махом разогнал, а с другой – обида накатила, чего это он русского партизана не бросился первым спасать.

Тем временем дед рванул веревку и Витька упал на землю. Дед развязал Витькины руки, помог снять петлю с шеи и потом схватил прут и кааак давай Витьку охаживать, приговаривая: "Я с вас дурь-то повыбиваю!" Витька аж оторопел сперва от неожиданности, а потом подскочил и от деда побежал, хорошо, что дед за ним и не гнался.

Витька убежал в конец дедовского огорода и спрятался там в кустах смородины. Тут слёзы накрыли Витьку и он зарыдал, плечи его тряслись, из глаз катились слезы, а всхлипывания долго были слышны из смородины и рыдал Витька не от хлестких и болючих дедовских ударов, а от обиды, от того, что его – Витьку-партизана-победителя, дед вот так прутом отхлестал, так же, как отхлестал и ненавистных немцев…

Больше Витька в войнушку с пацанами не играл, и те пацаны, которых дед тогда отлупил, тоже больше в войнушку не играли. Интересно, что придя домой, ни один из тех пацанов ни мамке, ни папке не пожаловались, знали, что в этом случае и дома ещё получат.

Отец

Любовь отца – исключительна,

она не похожа на любовь матери,

в ней мало слов, но она бесценна.

французский писатель Франсуа де Ларошфуко