Она почувствовала, как книга перешла из ее рук в руки сына. Он неверно понял выражение ее лица.
– Ну а я вот одолел. Мне, знаешь ли, вообще-то приходится держать книги в руках.
– Нет-нет, я не то хотела… Это твой экземпляр? Это ты его послал мне?
– Нет.
– Может, оставил здесь?
– Тоже нет. Мой экземпляр дома.
– А как тебе случилось прочитать ее?
– Кэтрин… – Роберту показалось, что она слишком наседает на сына.
– Да нет, я просто хотела сказать, что случилось какое-то странное совпадение. Эту книгу послали мне, когда мы переезжали на новое место, а вот кто…
– Ну а мне ее подарили.
– Подарили? Кто подарил? – У нее сорвался голос.
Он удивленно посмотрел на нее, пожал плечами.
– Благодарный клиент. Кажется, я оказал ему какую-то услугу. Не помню уж, какую именно. Ничего особенного.
– Так кто это был? – переспросила она.
– Не помню, ма. Да в чем дело-то? Какое это имеет значение?
Она отвернулась, опасаясь, что он увидит выражение ее лица, и невнятно ответила:
– Никакого. Оставим это. – Но сделать этого не получалось. – Так, говоришь, книга тебе понравилась?
– Ну да. Но почему, рассказывать не буду, чтобы не испортить тебе удовольствия.
Она некоторое время молчала.
– Не испортишь. Скорее всего, я не буду ее дочитывать.
– Ладно, увидимся. Позвоню на неделе. – В сопровождении Роберта он направился к выходу. Она последовала за ними.
– Итак, чем все кончается? – Ей не терпелось узнать. – Наверное, дочитывать не буду, – повторила она. Он взялся за ручку двери и повернулся к ней.
– Она умирает. Печальный конец. Но она его заслужила. – Он обнял отца и с улыбкой помахал на прощание матери.
Глава 10
Слова, написанные Нэнси, не ослепили меня. Да, заставили сердце биться быстрее, задели, но не ослепили. Читая «Необычного друга», написанного молодой женщиной, я отчетливо слышал ее голос, и при этом звуке у меня слезы на глазах выступали. Теперь, когда мне попало в руки последнее произведение, последняя книга, я слышал ее голос не менее отчетливо, но это уже был голос зрелой женщины, с которой я прожил в браке почти пятьдесят лет. Голос женщины, от которой я не отходил, когда она умирала: помогал умыться, читал, кормил, обхаживал как только мог. Эту женщину я не предполагал увидеть на машинописных страницах, и тем не менее это была она. Я в свое время оставил писательство, а она нет. И, побыв с ее книгой некоторое время, перечитав ее не раз и не два, я почувствовал, что ее слова, поначалу выбившие меня из колеи, выстроились внутри меня в некий порядок, нашли удобные уголки и ниши, и я начинаю им верить, а они верят мне.
Я понял, что Нэнси хотела, чтобы я нашел рукопись, точно так же как хотела, чтобы я нашел фотографии. Она спрятала то и другое там, где, по ее убеждению, я в конце концов на них наткнусь. Она могла бы уничтожить их, но решила иначе. Она ждала, когда я буду готов, – а при жизни готов я не был. Мне надо было побыть с ними одному. Рукопись Нэнси встряхнула меня, перевернула, вдохнула жизнь. Она напомнила мне о том, в чем мы с Нэнси всегда были убеждены: литература – лучший способ освежить ум.
Сколько уж времени прошло с тех пор, как я написал на бумаге последние слова, и вот сейчас я впервые вернулся к этому занятию, когда Нэнси не было рядом, – раньше именно она служила мне стимулом. Сомнения остались позади, и вопросы, которые меня мучили, исчезли, ибо теперь я знал, почему эта книга должна была быть написана, и без колебаний мог бы сказать для кого.
Я придвинул стол к окну, чтобы видеть дом напротив и наблюдать за передвижениями жившей в нем молодой семьи. Утром – отправление в школу. Днем – возвращение из школы вместе с мамой. Их распорядок был для меня хорошим примером, он повторял расписание, по которому я жил много лет назад, когда Нэнси водила Джонатана в школу и возвращалась к полднику, а я как раз дописывал последнюю в этот день фразу.
Сначала я спрятал фотографии подальше от глаз, в ящик письменного стола, но вокруг них строился сюжет, так что пришлось вытащить их и приколоть к оконной раме. Получившаяся композиция являла собой коллаж секса и измены: нечто вроде наглядного пособия. Всякий раз, наблюдая сквозь эту раму, как молодая семья уходит из дома или возвращается домой, я думал о том, как легко развращается невинность. Это заставляло меня сосредоточиться.
Я не подстегивал себя, месяцами перерабатывая рукопись Нэнси на свой лад. Мне хотелось понять, что она чувствовала, выстраивая эти предложения; хотелось забраться в ее мозг, увидеть то, что видела она, покрывая словами очередную страницу. Я писал от руки, так мне было легче осязать форму каждой буквы: рука скользила по странице слева направо, и пальцы соприкасались с бумагой, ощущая ее гладкость.