Все рушится

– Ты сам был таким же в его возрасте, – напомнил ему старший брат. – Как гласит пословица, когда корова жует траву, телята смотрят ей в рот. Мадука смотрел в рот тебе.

Не успел он закончить, как Мадука вернулся в сопровождении Акуэке, своей единокровной сестры, которая несла деревянное блюдо с тремя орехами кола и аллигаторовым перцем. Она передала блюдо старшему брату отца, после чего смущенно поздоровалась за руку со своим женихом и его родственниками. Ей было около шестнадцати – она как раз созрела для замужества. Жених и его родственники со знанием дела осмотрели ее юную фигурку, словно желали убедиться, что девушка красивая и спелая.

Волосы девушки были уложены высоким хохолком на макушке. Кожа натерта соком бафии, и все тело красиво разрисовано краской ули. Три низки черных бус свисали с шеи на полную упругую грудь. На запястьях красовались красные и желтые браслеты, а на талии йигида – пояски из бус в четыре или пять рядов.

Пожав руки гостям, а вернее, протянув им руку, чтобы они пожали ее, она вернулась в хижину помогать матери со стряпней.

– Сначала сними йигиду, – предупредила мать, когда девушка подошла близко к огню, чтобы принести пестик, стоявший прислоненным к стене у очага. – Каждый день твержу тебе, что йигида и огонь – не товарищи. Но ты же ничего не слышишь. У тебя уши – для украшения, а не для слуха. Вот вспыхнет твоя йигида – тогда узнаешь.

Акуэке прошла в другой конец хижины и начала снимать с талии йигиду. Делать это надо было медленно и осторожно, стягивать каждую нитку по отдельности, иначе бусы могли рассыпаться, и пришлось бы снова нанизывать на нити тысячу крохотных бусин. Ладонями она аккуратно тянула каждую нитку вниз, пока та, проскользнув через бедра, не ложилась к ее ногам.

Мужчины в оби тем временем приступили к пальмовому вину, принесенному женихом Акуэке. Вино было хорошим и крепким; несмотря на плод пальмы, привязанный поперек горлышка кувшина, чтобы сдерживать струю шипучей жидкости, из него поднималась и переваливала через край белая пена.

– Это вино – работа хорошего надрезчика, – сказал Оконкво.

Молодой жених, которого звали Ибе, широко улыбнулся и сказал отцу:

– Слышал, отец? – Потом, обращаясь к остальным, добавил: – Он никогда не признает, что я хороший надрезчик.

– Он загубил своими надрезами три моих лучших пальмы, – пожаловался его отец, Укегбу.

– То было пять лет назад, – вставил Ибе, разливая вино, – до того, как я научился надрезать правильно.

Он наполнил первый рог и подал его отцу, потом стал наливать остальным. Оконкво достал из мешка свой большой рог, подул в него, чтобы удалить пыль, которая могла в нем скопиться, и протянул его Ибе.

Выпивая, мужчины говорили о чем угодно, только не о том, для чего собрались. И лишь когда кувшин опустел, отец жениха откашлялся и объявил о цели их визита, после чего Обиерика протянул ему связку коротких прутьев. Укегбу пересчитал их.

– Тридцать? – уточнил он.

Обиерика согласно кивнул.

– Ну, есть с чего начинать, – сказал Укегбу и, повернувшись к брату и сыну, добавил: – Пойдемте-ка пошепчемся снаружи.

Все трое встали и вышли.

Когда они вернулись, Укегбу отдал Обиерике обратно связку прутьев. Тот пересчитал их. Теперь вместо тридцати в связке их было всего пятнадцать. Он передал связку брату Мачи, который, тоже пересчитав их, сказал:

– Мы не собирались опускаться ниже тридцати. Но, говоря устами собаки, «если я уступлю тебе, а ты уступишь мне, получится игра». Сватовство должно быть игрой, а не ссорой, поэтому мы сбавляем. – Он прибавил к связке десять прутьев и передал ее Укегбу.

Таким образом, шаг за шагом, брачная цена Акуэке была в конце концов установлена: двадцать мешочков каури. Когда торгующиеся партии достигли этого соглашения, уже опустились сумерки.

– Пойди скажи матери Акуэке, что мы закончили, – велел Мадуке отец. И почти тут же появились обе женщины с глубокой миской фуфу. Вторая жена Обиерики следовала за ними с супницей, а Мадука принес кувшин пальмового вина.

Угощаясь и попивая вино, мужчины беседовали об обычаях соседей.

– Только сегодня утром мы с Оконкво говорили об Абаме и Аните, где титулованным мужчинам дозволяется влезать на деревья и толочь ямс для фуфу своим женам.

– Да у них всё шиворот-навыворот. Они не договариваются насчет выкупа, как мы, с помощью прутьев, а торгуются и орут, как будто покупают на базаре козу или корову.

– Это очень плохо, – сказал старший брат Обиерики, – но что хорошо одним – плохо другим. В Умунсо вообще не торгуются, тем более с помощью прутьев. Жених просто приносит все новые и новые мешочки каури, пока будущие родичи его не остановят. Плохой обычай, потому что он всегда приводит к ссорам.

– Мир широк, – сказал Оконкво. – Я даже слышал, что в некоторых племенах дети принадлежат не мужчине, а его жене и ее семье.

– Этого не может быть, – возразил Мачи. – С таким же успехом можно сказать, что женщина лежит на мужчине сверху, когда они мастерят детей.