Все рушится

Все теперь высыпали на площадь, взволнованно переговариваясь и моля богов, чтобы саранча села и задержалась в Умуофии на ночь. Потому что, хотя эти насекомые много лет не навещали Умуофию, все знали, что они очень вкусны. Наконец саранча опустилась, покрыв собой все деревья, каждую травинку, все крыши и участки голой земли. Под ее тяжестью ломались огромные ветви, и вся земля приобрела землисто-коричневый цвет, захваченная этим бескрайним голодным роем.

Многие повыбегали из домов с корзинками, пытаясь ловить насекомых, но старики советовали дождаться ночи. И были правы. Саранча расселась на ночь в буше, крылья у нее намокли от росы. И тогда вся Умуофия, несмотря на холодный харматан, вышла из домов, и каждый наполнил кто мешок, кто кувшин, кто корзинку саранчой. На следующий день ее зажарили в глиняной посуде, а потом разложили на солнце и держали до тех пор, пока она не стала сухой и ломкой. Это редкое лакомство ели потом много дней, сдабривая пальмовым маслом.

Оконкво сидел в своем оби с Икемефуной и Нвойе, с хрустом жуя сушеную саранчу и обильно запивая ее пальмовым вином, когда вошел Огбуэфи Эзеуду. Эзеуду был самым старым жителем деревни. В свое время он слыл великим бесстрашным воином, и все племя относилось к нему с огромным уважением. Отказавшись от угощения, он попросил Оконкво выйти с ним на пару слов из хижины. Они вышли вместе, старик – опираясь на палку. Когда они отошли достаточно далеко, чтобы их никто не услышал, Эзеуду сказал Оконкво:

– Мальчик называет тебя отцом. Ты не должен быть причастен к его смерти.

Оконкво удивился и собирался было что-то сказать, но старик продолжил:

– Да, Умуофия решила убить его. Так повелел Оракул холмов и пещер. Утром его, как предписывает традиция, уведут из Умуофии и убьют за ее пределами. Но я хочу, чтобы ты не имел к этому никакого отношения, ведь он считает тебя отцом.

На следующий день рано утром в дом Оконкво явились старейшины всех девяти деревень Умуофии. Икемефуну и Нвойе отослали из дома, после чего старейшины тихо переговорили с хозяином. Задержались они ненадолго, но когда ушли, Оконкво очень долго сидел неподвижно, подперев руками подбородок. Позднее в тот же день он позвал Икемефуну и сообщил ему, что завтра его отведут домой. Услышав это, Нвойе разрыдался, за что отец сурово избил его. Что же до Икемефуны, тот пребывал в растерянности. Родной дом успел стать для него чем-то зыбким и отдаленным. Он все еще скучал по матери и сестренке и был бы очень рад повидать их. Но что-то подсказывало ему, что он их не увидит. Он вспомнил, как когда-то явившиеся в их дом мужчины вот так же тихо разговаривали с его отцом, казалось, что теперь все повторяется.

Позже Нвойе пошел к матери и рассказал ей, что Икемефуна возвращается домой. Та уронила пестик, которым растирала перец, сложила руки на груди и тяжело вздохнула:

– Бедное дитя.

На следующий день мужчины вернулись с кувшином вина. Они были при полном параде, словно собирались на большой общий сбор племени или нанести визит в соседнюю деревню. Накидки были пропущены под правой подмышкой, на левом плече висели мешки из козьих шкур и мачете в ножнах. Оконкво быстро собрался, Икемефуне поручили нести кувшин с вином, и все отправились в путь. Мертвая тишина опустилась на усадьбу Оконкво. Казалось, даже маленькие дети всё понимали. Нвойе весь день просидел в материнской хижине с глазами, полными слез.

В начале пути мужчины смеялись, болтали о саранче, о своих женах и некоторых обабившихся мужчинах, которые отказались идти с ними. Но по мере приближения к границе Умуофии замолчали и они.

Солнце медленно поднималось к зениту, и сухая песчаная тропа начала испускать жар, сохранившийся под поверхностью со вчерашнего дня. В окрестном лесу щебетали какие-то птицы да шелестела покрывавшая песок сухая листва под ногами мужчин. Больше ничто не нарушало тишины. Потом издали донеслись слабые звуки экве. Они слышались то громче, то тише, уносимые ветром, – мирный танец какого-то чужого племени.

– Это танец озо, – говорили друг другу мужчины, но никто не мог сказать точно, откуда доносятся звуки. Некоторые считали, что из Эзимили, другие – что из Абаме или Аниты. После короткого спора на эту тему все снова замолчали, ветер приносил и уносил неуловимые звуки танца. Где-то племя торжественно, с пением и танцами, венчало титулом одного из своих мужчин.

Бежавшая сквозь душный лес тропинка стала совсем узкой. Невысокие деревья с редким подлеском, окружавшие деревню, начинали уступать место оплетенным лианами деревьям-гигантам, стоявшим здесь, вероятно, от сотворения мира, к ним никогда не прикасались ни лезвие топора, ни огонь лесных пожаров, и их ветви все так же отбрасывали причудливые светотени на песчаную тропу.

Икемефуна услышал шепот у себя за спиной и резко развернулся. Человек, говоривший шепотом, громко призвал спутников поторопиться.

– Нам еще далеко идти! – крикнул он. Затем он и еще один мужчина обогнали Икемефуну и пошли впереди, задавая всем более быстрый темп.