Фигура отца Брауна оставалась погруженной во мрак и неподвижной, но в этот момент он потерял голову. А его голова представляла особую ценность, именно когда он терял ее. В такие моменты, сложив два и два, он получал в ответе миллион. Католическая церковь (которая вся основана на здравом смысле) очень часто не одобряла этого. Бывало, что этого не одобрял он сам. Но на него накатило редкое вдохновение — столь важное в минуты подлинных кризисов — и то самое, из-за чего он рисковал лишиться головы, спасло ее.
— Думаю, сэр, — произнес он очень вежливо, — что у вас в одном из карманов найдется немало серебра.
Высокий джентльмен уставился на него.
— Бросьте, — воскликнул он. — Если я предпочитаю дать вам на чай золото, с чего вам жаловаться?
— Потому что серебро порой гораздо ценнее золота, — тихо ответил священник. — В тех случаях, когда серебра много.
Незнакомец с интересом посмотрел на него. А затем с еще большим любопытством бросил взгляд в сторону входной двери. После чего вновь повернулся в сторону отца Брауна, но с особым вниманием вгляделся в окно за его спиной, по-прежнему окрашенное багряными отсветами заката, когда грозовая туча прошла мимо. Потом он принял решение. Опершись на стойку, он с легкостью акробата перемахнул через нее и встал рядом со святым отцом, возвышаясь над ним башней и ухватив одной огромной рукой за ворот.
— Стойте тихо, — сказал он отрывистым шепотом. — Не хочу угрожать вам, но…
— Зато я хочу пригрозить вам, — голос отца Брауна звучал как дребезжащий барабан. — Я хочу пригрозить вам тем местом, где червь грешников не умирает и огонь не угасает[14].
— Какой-то вы странный гардеробщик, — сказал мужчина.
— Я — священник, мсье Фламбо, — отозвался Браун, — и готов вас исповедовать.
Его собеседник какое-то время стоял молча, пытаясь ловить ртом воздух, потом попятился и упал в кресло.