Все пули мимо

- Чушь, - хмыкает детина двухметровая и вздыхает тяжко. - В студенческие годы у нас по поводу правила Хунда присказка такая была: как и на одной электронной орбитали, так и на одном унитазе не может одновременно находиться более двух человек с противоположными спинами...

Во! Вот это я понимаю! Это по-нашему... А докладчик тем временем тубус под мышку суёт, нахохливается, что собака побитая, и к выходу направляется.

Гляжу я на него, неприкаянного, на спину его "электронную", ссутуленную, и сердечко моё вдруг ёкает, и что-то вроде симпатии к нему возникает.

- И какую же вы сумму для своих исследований запрашивали? интересуюсь сочувственно.

- Сто миллионов, - бросает он походя, не оборачиваясь.

- Солидно... - кручу головой.

- Ах, нет, - останавливается он, оборачивается и кривится в улыбке жалкой, извиняющейся. - Я всё по-старому привык... Сто тысяч новыми.

И выражение лица у него такое совестливое, что у ребёнка двухметрового. Сразу видно, до седины в бороде дожил, а наивность детскую так и не утратил. Не было на него Бонзы, чтобы совесть ему дефлорировал.

- Это "деревянных"?! - изумляюсь. Всего-то... Во, мужик учудил! Надо же так ради сущих грошей унижаться!

Однако до него моё изумление с обратным знаком доходит.

- Понимаете, - оправдываться начинает, - меньше никак нельзя. Нас в группе четыре человека, налоги ещё, накладные расходы по институту... В месяц не больше трёхсот рублей новыми на зарплату выйдет.

Усмехаюсь я тогда, царственным жестом из кармана книжку чековую достаю (научил-таки "бухгалтер", как ею пользоваться) и выписываю сто тысяч зелёных.

- Бери, - чек протягиваю. - Извини, что в валюте. Другого не держим.

Бледнеет от неожиданности мужик, дрожь его крупная бить начинает. Никакой радости в глазах, только страх почему-то непонятный плещется.

- А... А как... как это... - заикается.

- А вот так! - встаю со стула и к двери непринуждённо дефилирую. Авось как "нобелевку" получать будешь, добрым словом меня помянешь.

...Ну и гад! Три дня я его по всем дорогам возле поместья глазами высматривал. Если бы в первый день повстречал - точно без лишних разговоров морду набил.

Наконец на четвёртый день (как раз из Думы возвращался) увидел-таки своего писаку. Бредёт по обочине походкой человека вольного, пустыми бутылками в авоське тарахтит. И по всему виду его сказать можно, что нет в мире человека счастливее. Я тебе покажу и в чём твоё счастье состоит, и где раки зимуют!

- Тормози! - кричу шофёру и из ещё не остановившегося лимузина к писаке, аки лев разъярённый, выпрыгиваю.

- Ба, Борис Макарович! - видит меня писака, руками, как для объятий дружеских, разводит, радушием светится. - Какими судьбами? Я ведь ещё продолжение не закончил...

Хватаю его за лацканы пиджака ветхого, морду небритую к своей рывком подношу.

- Ты что ж это, погань чернильная, обо мне пишешь?! - рычу плотоядно. - Пошто мою жизнь перевираешь?!

- Не понял... - искренне изумляется писака.

- Будто не знаешь, о чём я!

- И в мыслях нет, - заверяет он.

- Из каких-таких побуждений ты из меня мецената не в меру сердобольного сделал?! Да будет тебе известно, что это не докладчик теорию какую-то дерьмом собачьим обозвал, а я так его работу посреди доклада громогласно охарактеризовал и, дверью в сердцах хлопнув, в буфет коньяк пить почапал!

- Ну что вы, Борис Макарович, - лыбится писака хитро. - Как я мог такое написать? Мемуар-то потомки читать будут, что они о вас подумают? Флёр всё-таки какой-то радужный на дела ваши напустить надо.

- Гм... - остываю я резко, что металл раскалённый, в воду холодную опущенный. - Логично... Но всё равно, ты не очень там... приукрашай. Историческую правду блюди.

- Я, конечно, могу и переделать этот эпизод, - тянет писака блудливо, - но стоит ли? Тем более что в ближайшее время вы его прочитать не сможете.

- Это ещё почему? - бормочу недоверчиво, взглядом его сверля.

- А ждёт вас дорога дальняя. В Америку, в Штаты поедете.

Оглядываю его скептически с головы до ног. Тоже мне, прорицатель! В таких обносках, что и бомж на себя напялить постесняется, а туда же, под ореол славы вечной метит.

- Ладно, - цежу сквозь зубы сумрачно. - Хрен с тобой. Живи пока.

52

И таки прав писака оказался - не до его опуса мне в последнее время стало. Не зря, видать, говорят, что два переселения равны одному пожару. Вот такие "полпожара" и на усадьбе начались. Приехала Алиска, Пупсика привезла, а кроме него ещё половину челяди с "фазенды" с собой притащила. Мол, привыкла она к ним, да и не может, сердобольная, людей преданных на произвол судьбы безработными оставить. А те, естественно, шмотки свои, из скаредности совковской, за собой потащили. Добро бы одежду, а то комоды там, серванты и прочую рухлядь деревянную. Неделю где-то усадьба шумом, гамом да вознёй суетливой "великого переселения народов" полнилась, пока все не обустроились. Что толпа цыган на усадьбу нагрянула и погром здесь учинила. Эх, далеко нам в этом отношении до Запада...