Все пули мимо

Настроение такое — всех бы облагодетельствовал. Ну не так чтобы очень, то есть по-царски — имением там наградить, пожизненную ренту назначить, а по-купечески — пару пригоршней медяков в толпу от щедрот швырнуть. Гуляй, мол, мужики, во здравие раба божьего Бориса Макаровича!

— Да вот, вы просили… — лепечет лечила и папку пухлую мне протягивает. Причём настолько пухлую, что завязки шнуром доточены, а содержимое из углов бумагами какими-то, от старости жёлтыми, наружу неряшливо вылезает.

Беру я с брезгливостью эту макулатуру, а в ней килограммов пять-шесть, никак не меньше. Ни фига себе «гостинец»!

— Что это? — вопрошаю недоумённо.

— История болезни вашего родственника, — с некоторой гордостью сообщает лечила. — В психоневрологическом диспансере с трудом выклянчил.

— Молодец! — хвалю. — Будет тебе за это премия.

Вот и полетела одна пригоршня медяков.

— Спасибо… — мнётся лечила, и по его виду понятно, что о чём-то просить собирается.

— Что ещё? — поторапливаю. Если каждый мой «винтик» будет так передо мной комедию ломать, то на личную жизнь времени не останется. На фиг мне их проблемы?

— Говорят, вы в Москву перебираетесь? — тянет он, а сам глаза в сторону отводит.

— Ну? Короче. У меня через полчаса самолёт, — морщусь досадливо и руку мысленно отвожу, чтобы и вторую пригоршню медяков швырнуть.

— А как же я? — наконец решается спросить лечила. — Мне расчёт брать?

Растягиваю я рот в улыбке снисходительной, по плечу его треплю.

— Не переживай, не выгоню, — подбадриваю. — Пакуй вещички, через неделю-другую к себе вызову. Контракт у нас с тобой надолго.

Сажусь, довольный, в лимузин, одной рукой папку пухлую на сиденье швыряю, а другой — в уме вторую пригоршню медяков в карман прячу. Ещё пригодятся.

Посмотрел я в самолёте эту папочку. Ни хрена не понял. Почерки на бумагах разные, в основном, корявые — голову сломаешь, пока в смысл написанного врубишься. А половина текста ва-аще на латыни — назначения всевозможных врачебных процедур, которыми над Пупсиком измывались. Ну а диагнозы, что год от года ему меняли, настоящим тёмным лесом для непосвящённого выглядят. Что, например, нормальному человеку может сказать фраза «…синестопатически-ипохондрический синдром, синдром психического автоматизма с параноидальным бредом»? Или ещё круче — «…эпилептиформный синдром, частые приступы, вероятно, на фоне перенесённого вирусного менингоэнцефаломиелополирадикулоневрита»? Короче, белиберда такая, что, зная значение некоторых слов лишь понаслышке, на голове волосы шевелятся. Понятно одно: не считали в диспансере Пупсика за человека, потому и эксперименты на нём разные ставили, всё новые и новые медицинские препараты применяя.

Листал я, листал бумаги, пытаясь хоть пару фраз нормальных найти, которые позволили бы узнать, кто такой Пупсик, откуда он взялся, и кто его родители, но ничего не обнаружил. Даже имени его нигде не упоминается — везде только как «пациент» либо «больной» проходит. Я уж совсем было папку хотел захлопнуть, как вдруг где-то посередине на дату под диагнозом очередным внимание обращаю, и она меня, что колом по темечку, по мозгам шибает. 14 апреля 1967 года. Как так, думаю, неужто ему более тридцати лет?! Ровесник он мне, что ли? Начинаю по новой бумаги листать, теперь только за датами обследований и назначений процедур следя, и всё глубже и глубже в прошлое опускаюсь. Аж оторопь берёт. 15 июня 1964 года… 21 августа 1959 года… 26 ноября 1955 года… 3 февраля 1953 года… 8 августа 1952 года… И именно по датам выхожу на листок поступления пациента в больницу. Крохи в листке информации, но хоть какие-то! А написано там, что «…22 декабря 1951 года в 23 часа 06 минут в ожоговое отделение областной больницы поступил пострадавший в результате пожара в строении № 7. Возраст пациента — ориентировочно 8-10 лет. Родители не известны». Далее диагноз, мне по личной практике знакомый: «…ожогов на теле не обнаружено, однако пациент находится в коматозном состоянии в эмбриональной позе. Дыхание учащённое, пульс слабого наполнения, на внешние раздражители не реагирует, все мышцы в гипертонусе».

Ни-и-фи-га-се-бе! Выходит, он мне не то что в ровесники, а по возрасту в отцы годится! Если бы, конечно, имел принципиальную возможность меня сделать. А на вид-то ему и сейчас лет восемь-десять…

Покопался я в бумагах ещё, но больше ничего существенного не обнаружил. Ладно, думаю себе, всё-таки ниточку какую-никакую откопал. За неё и дёрнем. Правда, с другого конца.

Захлопываю папку и Сашка к себе в салон вызываю.

— Вот тебе задание как раз для твоего отдела, — говорю, папочку любовно поглаживая. — Двадцать второго декабря тысяча девятьсот пятьдесят первого года в нашем городе произошёл пожар в строении номер семь. Узнай и доложи: что это за строение, почему случился пожар, фамилии пострадавших, ну и всё такое прочее, что этого случая так или иначе касается. Понятно?

— Это-то понятно, — пожимает плечами Сашок и на папочку мою недоумённо косится. — Другое непонятно — что ты ищешь в столь далёком прошлом и зачем это тебе?