Все пропавшие девушки

А вопросы типа «Что было у нее на уме?», те, которые требовали ответов по существу, – загоняли меня в тупик. Известная мне Коринна вся состояла из моих же догадок и домыслов. «Могла она – или нет?», «стала бы – или нет?»

Ханна Пардо открыла мне Коринну. С треском. С кровью. «Коринна Прескотт: есть все основания полагать, что она мертва».

От Джексона почти ничего не дознались. Он повторял: «Я ее не видел; мы не пересеклись; не знаю, что она имела в виду в сообщении».

Но выкрутился он лишь благодаря моему молчанию.

Джексону хотели верить. В городе говорили: «Джексон Портер любил Коринну, он бы ей никогда зла не причинил».

Еще когда мы были подростками, что-то такое сквозило в его внешности. Не получалось думать о нем плохо. Не то чтобы Джексон выглядел суперчестным, нет; просто он внушал доверие.

Глаза у него были карие, большие, с длиннющими, девчачьими ресницами. Эти ресницы создавали иллюзию, будто Джексон на удивление внимателен к людям. Волосы имели тот же оттенок, что и глаза, и это казалось логичным, вот Джексону и доверяли. Правда, дело было не только в цвете волос и глаз. Джексон мог похвастать идеальными пропорциями. Разве парень с таким телосложением способен на обман? Нет, конечно. Когда Коринна пропала, когда началось следствие, после одного из допросов меня потрясла мысль: а ведь Джексон всегда, при любых обстоятельствах сухим из воды выйдет.

А еще я знала, что он лгал.

Я избегала находиться с ним в одной комнате. Избегала говорить о нем. И Ханна Пардо это просекла. Не из моих слов выводы сделала, а из моих попыток дистанцироваться от Джексона. Из неохоты, с какой я комментировала его показания. Из нежелания как подтверждать их, так и отрицать. Я, как попугай, повторяла свое «Не знаю»; в конце концов, я и впрямь практически ничего не знала о Коринне.

К слову, мои показания погоды не сделали. Первой, как только услышала про тест на беременность, раскололась Байли. Мигом набила пресловутую «коробку» нашими тайнами и своими страхами. Сказала Ханне то, что Ханна хотела услышать: «Ник? Очень уж заносится, считает, что слишком хороша для нашей глуши. Только без нас она – ноль. Ноль». И еще: «Нет, мы не знали, что Коринна беременна; ребенок, конечно, Джексона, теперь понятно, о чем она в сообщении говорила. А Джексон, разумеется, ребенка не хотел». Ханна Пардо бросала хлебные крошки – Байли их подбирала, в свою очередь, выдавая Ханне скла́дную историю: Коринна, дескать, была импульсивная, безбашенная, она даже сарай рэндалловский спалила; Ник – та до сих пор дуется, что Коринна ее Тайлера пыталась соблазнить. А Дэниел всегда был чересчур резким с сестрой (ключевое слово – «резкий»). «На этот раз Джексон ни за что не простил бы Коринну, – продолжала Байли. – Он мне сам сказал».

Ясно – это Джексон. Больше некому. Не мог простить Коринну; ребенка не хотел.

Вот так Байли все по полочкам и разложила. Вышла целая история – с завязкой и с развязкой. Байли поверили, ведь она числилась среди лучших подруг Коринны. Мало того: каждый норовил добавить свою деталь: «Да я сама слышала, как Коринну в туалете рвало; она перестала короткие шорты носить – животик прятала. Джексон ее бросил, бедняжку. Да, бедная, бедная Коринна. Осталась наедине с беременностью; не знала, куда деваться».

До сих пор не понимаю, что на меня нашло, когда я узнала о показаниях Байли. Почему я ее толкнула, почему накричала на нее; почему сказала, что она, Байли, Джексона погубила. В конце концов, чтó мне Джексон?

А Байли и впрямь его погубила. Ее версию мигом приняли, хотя доказательств не было ни малейших. По ее милости Джексон торчит в этом занюханном пабе, по ее милости одинок, случайными связями пробавляется. Байли даже восприятие его внешности изменила: отныне, видя темные глаза с длиннющими ресницами, люди думали: «Ишь, буркалы какие; все-то этот Джексон высматривает, все-то вынюхивает. Слишком уж он хорош собой. От такого красавчика добра не жди. И вообще, в тихом омуте черти водятся».

«Ладно, пусть барменом работает. По крайней мере, будет на виду».

– Джексон, почему ты не уехал отсюда?

Он промолчал. Принялся с излишним усердием вытирать барную стойку; мускулы напряглись, татуировки заколыхались. Впрочем, я и сама догадывалась, в чем причина. Джексон выжидал. Надеялся на торжество здравого смысла.

– А ты почему все время возвращаешься, Ник?

– С папой проблемы. Нужна моя помощь.

– Значит, ты здесь исключительно ради папы?

Он снова усмехнулся. Я села на барный табурет.

– С каких это пор, Джексон, нормой считается пить за завтраком?

Он сжал губы, задержал на мне взгляд чуть дольше, чем следовало.

– Вообще-то, уже время ланча прошло.

Я покосилась на стенные часы. Секундная стрелка, прежде чем сделать очередной рывок, всякий раз вздрагивала. Наверное, я у себя в кухне около двух часов провела в полузабытьи. Компенсировала недостаток ночного сна.

– Чего тебе, Ник?

Я забарабанила по барной стойке пальцами; поймала себя на том, что так же вел бы себя папа; мысленно дала себе по рукам. Велела им лежать спокойно. Не трястись от избытка кофеина.