Все приключения мушкетеров

– Почерк покойного кардинала! – воскликнул король.

– У вашего величества превосходная память, – заметил с поклоном Кольбер.

Король прочел письмо Мазарини, уже известное нашим читателям со времен ссоры г-жи де Шеврез с Арамисом.

– Я не совсем понимаю, – сказал король, которого живо заинтересовало это письмо.

– У вашего величества нет еще навыков, которыми обладают чиновники интендантства финансов.

– Я вижу, что речь идет о деньгах, данных господину Фуке.

– Совершенно верно. О тринадцати миллионах. Пожалуй, недурная сумма!

– Так. Значит, этих тринадцати миллионов не хватит в счетах? Вот этого я и не в силах понять, повторяю еще раз. Как и почему возможна подобная недостача?

– Я не говорю, что она невозможна; я говорю, что она налицо. Это не я говорю, а отчет.

– И письмо кардинала указывает назначение этой суммы и имя ее хранителя?

– Как видите, ваше величество.

– Выходит, что Фуке все еще не вернул этих тринадцати миллионов, и, значит…

– Значит, ваше величество… раз господин Фуке не возвратил этих денег, следовательно, он их присвоил. А тринадцать миллионов больше чем вчетверо превышают те расходы и те щедроты, которые ваше величество могли позволить себе в Фонтенбло, где мы израсходовали всего три миллиона, если вы помните.

Оживить в душе короля воспоминание о том празднике, во время которого из-за одного-единственного слова Фуке он впервые почувствовал, что суперинтендант в некоторых отношениях превосходит его, – было очень ловко подстроенной подлостью со стороны неловкого человека. Настроив подобным образом короля, Кольбер, в сущности, мог остановиться на этом. Он это почувствовал. Король стал мрачнее тучи. И ожидая, что скажет король, Кольбер горел нетерпением не меньше, чем Филипп и Арамис на своем наблюдательном пункте.

– Знаете ли, что из всего этого следует, господин Кольбер? – молвил король, подумав немного.

– Нет, ваше величество, не знаю.

– То, что если бы факт присвоения тринадцати миллионов был с достоверностью установлен…

– Но он установлен.

– Я хочу сказать – предан гласности.

– Полагаю, что это можно было бы сделать хоть завтра, если бы король…

– Не был в гостях у господина Фуке, – с достоинством ответил Людовик.

– Король везде у себя, ваше величество, и особенно в тех домах, которые содержатся на его деньги.

– Мне кажется, – шепнул Филипп Арамису, – что архитектор, строивший этот купол, знай он, как мы с вами его используем, должен был бы сделать его подвижным, чтобы он мог обрушиваться на голову таких редкостных негодяев, как этот Кольбер.

– И я тоже об этом подумал, – сказал Арамис, – но Кольбер в этот момент так близко от короля!

– Это правда, возник бы вопрос о престолонаследнике…

– И это использовал бы в своих интересах ваш младший брат. Но давайте лучше молчать и слушать.

– Нам осталось недолго слушать… – заметил молодой принц.

– Почему, монсеньор?

– Потому что, если б я был королем, я бы ничего не добавил к тому, что уже сказано.

– А что бы вы сделали?

– Я отложил бы решение до утра.

Людовик XIV наконец поднял глаза и, увидев выжидающего Кольбера, резко изменил направление разговора.

– Господин Кольбер, – произнес он, – уже поздно, я лягу.

– Так, – молвил Кольбер, – значит…

– Прощайте. Утром я сообщу вам мое решение.

– Отлично, ваше величество, – согласился Кольбер, который почувствовал себя оскорбленным, но постарался в присутствии короля не выдать своих истинных чувств.

Король махнул рукой, и интендант, пятясь, направился к выходу.

– Моих слуг! – крикнул король.

Слуги вошли в спальню.

Филипп хотел покинуть свой наблюдательный пост.

– Еще минуту, – сказал ему Арамис со своей обычной ласковостью, – все только что происшедшее – мелочь, и уже завтра мы не станем думать об этом; но раздевание короля, малый церемониал перед отходом ко сну, – вот что, монсеньор, чрезвычайно, исключительно важно. Учитесь, учитесь, каким образом вас укладывают в постель, ваше величество. Смотрите же, смотрите!

XLII. Кольбер

История расскажет или, вернее, история рассказала вам о событиях, происшедших на следующий день, о великолепных развлечениях, устроенных суперинтендантом для короля. Итак, на следующий день были веселье и всевозможные игры, была прогулка, был роскошный обед, представление, в котором, к своему великому изумлению, Портос узнал господина Коклена де Вольер, игравшего в фарсе «Несносные». Так по крайней мере называл эту комедию г-н де Брасье де Пьерфон.

В течение всего этого столь богатого неожиданностями, насыщенного и блестящего дня, когда на каждом шагу возникали, казалось, чудеса «Тысячи и одной ночи», король, озабоченный вчерашним разговором с Кольбером, отравленный влитым им в него ядом, был холоден, сдержан и молчалив. Ничто не могло заставить его рассмеяться; чувствовалось, что глубоко засевшее раздражение, идущее издалека и понемногу усиливающееся, как это происходит с ручейком, который становится могучей рекой, вобрав в себя тысячу питающих его водою притоков, пронизывает все его существо. Только к полудню король немного повеселел. Очевидно, он принял решение.