Все по местам!

– Ну-ка опустить ружья! – заорал он на пехотинцев и повернулся к возбужденным туземцам, выставив вперед ладони в универсальном и инстинктивном примиряющем жесте. За себя он не боялся – злость, что кто-то поставил под удар его шансы на успех, вытеснила всякую мысль об опасности.

– Что все это значит? – спросил он.

Десантом командовал Гэлбрейт. Он собирался заговорить, но ему не дали. Один из матросов, державших умирающего, протиснулся вперед, позабыв о дисциплине в слепом порыве сентиментального возмущения – это свойственное обитателям нижней палубы чувство Хорнблауэр всегда почитал опасным и достойным презрения.

– Они тут мучили одного бедолагу, сэр, – сказал матрос. – Привязали к столбу и оставили умирать от жажды.

– Молчать! – прогремел Хорнблауэр, вне себя от ярости, не столько из-за нарушения дисциплины, сколько предвидя неизбежные трудности. – Мистер Гэлбрейт!

Гэлбрейт был несообразителен и не быстр на слова.

– Не знаю, с чего все началось, сэр, – выговорил он. Хотя он с детства служил на флоте, речь его сохраняла легкий шотландский акцент. – Вон оттуда прибежал отряд. С ними был Смит, раненный.

– Он уже умер, – вставил кто-то.

– Молчать! – вновь прогремел Хорнблауэр.

– Я увидел, что они собираются на нас напасть, и приказал морским пехотинцам стрелять, сэр, – продолжал Гэлбрейт.

– С вами я поговорю позже, мистер Гэлбрейт, – рявкнул Хорнблауэр. – Ты, Дженкинс. И ты, Пул. Что вы там делали?

– Ну, сэр, дело было так, сэр… – начал Дженкинс. Теперь он был сконфужен и растерян. Хорнблауэр остудил его пыл, к тому же его публично уличили в дисциплинарном проступке.

– Вы знаете, что был приказ никому не заходить за ручей?

– Да-а, сэр.

– Завтра утром я вам покажу, что значит приказ. И вам тоже, Пул. Где сержант морской пехоты?

– Здесь, сэр.

– Хорошо вы сторожите, раз у вас люди разбегаются. Для чего все эти пикеты?

Сержанту нечего было ответить. Неопровержимые свидетельства недосмотра были налицо, оставалось только застыть по стойке «смирно».

– Мистер Симмондс поговорит с вами завтра утром, – продолжал Хорнблауэр. – Не думаю, что вам и дальше придется носить нашивки.

Хорнблауэр сурово обозрел десант. Яростный нагоняй заставил всех сникнуть и присмиреть. Он вдруг сообразил, что добился этого, ни единым словом не извинив латиноамериканское правосудие. Гнев его сразу пошел на убыль. Он повернулся к Эрнандесу, который галопом подскакал на низкорослой лошадке и вздыбил ее, столбом поднимая песок.

– Эль-Супремо приказал вам напасть на моих людей? – Хорнблауэр дал свой первый бортовой залп.

При имени «Эль-Супремо» Эрнандеса передернуло.

– Нет, капитан, – сказал он.

– Полагаю, Эль-Супремо будет недоволен, – продолжал Хорнблауэр.

– Ваши люди пытались освободить приговоренного к смерти преступника, – сказал Эрнандес наполовину упрямо, наполовину извиняясь. Он явно не уверен в себе и не знает, как Альварадо отнесется к случившемуся. Хорнблауэр, продолжая говорить, старался, чтобы в голосе по-прежнему звучала сталь. Насколько он знал, никто из англичан не понимает по-испански, и (теперь, когда дисциплина восстановлена) полезно показать команде, что он полностью на ее стороне.

– Из этого не следует, что ваши люди могут убивать моих, – произнес он.

– Они злы. Их обобрали, чтобы раздобыть для вас провиант. Тот человек, которого ваши матросы пытались освободить, приговорен за попытку утаить своих свиней.

Эрнандес сказал это укоризненно и с некоторым даже гневом. Хорнблауэр хотел пойти на мировую, но так, чтобы не задеть чувства своих людей. Он намеревался отвести Эрнандеса в сторонку и заговорить помягче, но не успел, потому что внимание его привлек всадник, во весь опор скачущий вдоль берега залива. Он махал широкополой соломенной шляпой. Все глаза обратились на него. По виду это был обычный пеон-индеец. Задыхаясь, он выкрикнул:

– Корабль… корабль приближается!

От волнения он перешел на индейскую речь, и дальнейшего Хорнблауэр не понял. Эрнандесу пришлось перевести.

– Этот человек дежурил на вершине горы. Он говорит, что видел паруса корабля, который идет к заливу.

Он быстро задал один за другим несколько вопросов. Дозорный отвечал кивками, жестами и потоком индейских слов.

– Он говорит, – продолжал Эрнандес, – что прежде часто видел «Нативидад» и уверен, что это тот корабль, и что он, без сомнения, направляется сюда.

– Как он далеко? – спросил Хорнблауэр.

Эрнандес перевел.

– Далеко, лиг семь или даже больше. Он идет с юго-запада – от Панамы.

Хорнблауэр в глубокой задумчивости потянул себя за подбородок.

– До захода морской бриз будет подгонять его, – пробормотал он себе под нос и поглядел на солнце. – Это час. Еще через час задует береговой бриз. В крутой бейдевинд он сможет идти тем же курсом. В заливе он будет к полуночи.

Идеи и планы роились в его мозгу. Вряд ли корабль подойдет в темноте – Хорнблауэр знал обыкновение испанцев убирать на ночь паруса и нелюбовь к сложным маневрам, кроме как в наиболее благоприятных условиях. С другой стороны… Он пожалел, что ничего не знает об испанском капитане.

– Часто ли «Нативидад» заходил в залив? – спросил он.