Всё не так

— Но весной 17-го пришел Февраль, — продолжил Борис Глебович, — и нам казалось, что уж теперь-то настанет полное равенство, и нашему счастью ничего не помешает. Но вместо этого настал Октябрь. Я убежал из дому и добрался до Дона. А в феврале 18-го уже вступил в Добровольческую армию. Мне было всего пятнадцать, но Корнилов брал всех, кто мог носить оружие, включая мальчишек-кадетов. Что было дальше, известно из учебников истории. Но продолжение моей истории последовало лишь через год с небольшим, летом 19-го. Мы взяли наконец Царицын, и я — тогда уже подпоручик — отпросился на день, дабы съездить в родную усадьбу и увидеть наконец Веру…

Граф замолчал и сделал несколько шагов взад-вперед. Видно было, что продолжать рассказ ему не хочется — но и остановиться он уже не может.

— И вот я приехал в усадьбу, — немного дрожащим голосом продолжил граф, — полон радужных надежд. И даже увидев разрушенный особняк, не очень-то и огорчился — ведь Вера жила не там, а в простой крестьянской избе. И вот я сразу туда поехал, словно рыцарь на белом коне, возвращающийся из дальних странствий к своей возлюбленной. И что же я там увидел?

Разумеется, ответить на этот риторический вопрос я не мог, а потому промолчал.

— Я увидел пепелище. Избы не было, как и былых ее обитателей. Я обратился с расспросами к соседям. Оказалось, что всего неделю назад приезжал продотряд. Матросы, рабочие, прочая революционная рвань. Потребовали излишки хлеба. Излишков не было. Тогда они рассвирепели и в пьяном угаре убили всю семью. А перед этим еще и… надругались над Верой и ее сестрами.

Я содрогнулся от ужаса. И все же задал вопрос, который должен был задать:

— Борис Глебович! Эти… подонки… они были евреями?

— Да нет, — махнул рукой граф. — Обыкновенная шантрапа. Но руководил ими комиссар Шварцман. Судя по описанию — типичный… ну, скажем, Швондер из «Собачьего сердца», читали небось?

— Да, читал, — ответил я.

— И дело даже не в самом этом Шварцмане, — сказал Борис Глебович. Дело во всех этих шварцманах и швондерах, которые отняли у меня все — Родину, дом, титул, наконец. А самое главное — первую любовь. Не приди эти пархатые большевики к власти, разве могло бы творится на Святой Руси такое чудовищное беззаконие?

В ответ я снова промолчал — уже в который раз. Я не видел смысла в том, чтобы заводить долгий спор о многовековых русско-еврейских отношениях. Спор, в котором у каждой стороны накопилось немало обидных аргументов.

— Вот такая история, Александр, — вздохнул граф. — Теперь вы понимаете?

Нет, я не понимал. Я не понимал, почему я должен отвечать за страшные преступления каких-то пьяных солдат и матросов — пусть ими и руководил некий комиссар Шварцман. Я не понимал, почему я должен быть в ответе за деяния всевозможных шварцманов и швондеров. Или Троцкого с Зиновьевым и Каменевым. И уж тем более Иуды с первосвященником Каифой. Я не понимал, какое отношение злодеяния всех этих мерзавцев и негодяев могут иметь к моему роману с Катей Ягужинской.

Но в то же время я не мог не понять чувств Бориса Глебовича. Пусть и не был с ним согласен.

— Понимаю, — ответил я.

* * *

Прошло еще несколько дней. И еще две тренировки.

В среду после занятий Леонид Иванович позвал меня в свой кабинет. Мне не хотелось опаздывать на автобус, но ослушаться тренера хотелось еще меньше.

— Садись, Сашка, садись, — указал он мне рукой на несколько ободранный стул. — Ты в курсе, надеюсь, что мы завтра вечером уезжаем в Сеул?

Конечно же, о том, что «Гладиаторы» едут на первый матч полуфинала молодежного Кубка азиатских чемпионов, я был осведомлен в полной мере.

— В курсе, — кивнул я головой. — Но ведь поедут лишь те, кто внесен в заявку на матч.

Разумеется, я понимал, что меня, зеленого новичка, ни на какой матч — тем более такой важный — покамест не заявят.

— Это верно, — ответил тренер. — Но тут получилась такая закавыка… Знаешь ведь, что Серега Савченко позавчера травму получил?

— Да, знаю. Но ведь это вроде обычный вывих…

— Вот и я думал, что вывих, — сказал Леонид Иванович. — А сегодня звонят и говорят, что перелом. Так что в Японию Серега не поедет. А ведь он наш джокер.

— Джокер? — переспросил я.

— Ну да, джокер. Или trump card — козырная карта, значит. Сленг у нас такой в команде. Короче, джокер — это такой забивной форвард, которого обычно держат в запасе, а выпускают где-то уже во втором тайме, если гол позарез нужен. А теперь мы, выходит, остались без джокера. И кто его заменит?

Ответ на этот вопрос был мне неизвестен. То есть где-то в глубине души зажегся робкий огонек надежды, но я его немедленно загасил, будучи реалистом до мозга костей.

— Подумал я тут, Сашка, покумекал, — продолжил тренер, — и пришел вот к какому решению. А не взять ли на игру вместо Савченко тебя?

Мне показалось, что я ослышался. Это уже было, как говорят американцы, too good to be true. Слишком хорошо для того, чтобы быть правдой.

— Меня? Да ведь я же в команде без году неделя.