Я плохо помнил, как прошла ночь, но у меня было ощущение, что я не заснул ни на минуту. Перед сном меня выпустили в туалет и в ванную и больше уже не запирали: вернулся после вечерних занятий в институте Миша, с которым мы делили одну комнату.
Утро оказалось еще ужаснее. Не пройдя и полпути до школы, я встретил парня из нашего класса и узнал, что Славку здорово побили и, что хуже всего, повредили ему руки.
– А чего ты спрашиваешь? – удивился одноклассник, шагая рядом со мной. – Ты разве не был с ним? Вы же должны были вместе идти.
Что я мог ему ответить? Что меня, как маленького, наказали и не пустили гулять во двор? Или что я «плохо себя почувствовал и лег спать пораньше»?
От меня все отвернулись. В глазах ребят я оказался трусом и подлецом. Слава ничего не скрывал и рассказал, как было: не дождавшись меня в условленном месте, он зашел за мной, и ему сказали… Все это выглядело отвратительно, но во всем этом не было ни капли неправды. Мы действительно договорились, и он действительно ждал, и я действительно не пришел, не предупредил его, не позвонил, не поговорил с ним, и ему действительно сказали то, что сказали.
Доучивался до выпускных экзаменов я в положении изгоя. Со мной никто не разговаривал. И я потерял своего единственного друга. В последний раз я видел Славку на экзамене, на выпускной вечер не пошел, сказавшись больным, но, поскольку мама работала в роно, мой аттестат ей принесли на работу. Больше мы со Славой не встречались, но я узнавал о нем, следил за его судьбой, которая сложилась чудовищно. После избиения у него начались большие проблемы с руками, он больше не мог играть на рояле так виртуозно, как должен был, и с карьерой музыканта-исполнителя ему пришлось проститься. Он, получивший свою золотую медаль, мог бы поступить без экзаменов в любой институт, но ему нужна была только музыка. И не абстрактно, а вполне конкретно: рояль и сцена. А эту возможность он потерял навсегда. Сначала он долго лечился, пытаясь что-нибудь сделать с руками, но с врачами ему не повезло, все стало только хуже, мало того, что подвижность пальцев не восстановилась, так еще они начали постоянно болеть. Он подался в лабухи, их группа играла в ресторанах и кафе, постепенно Славка спивался, и хотя возле него всегда находилась какая-нибудь очередная жена, ни одна не смогла отвадить его от выпивки. Он умер, не дожив до тридцати пяти лет.
Я пришел на его похороны. Мама Славика меня узнала и отвернулась, а отец сказал:
– Уходи, Володя. Славка часто тебя вспоминал, особенно в последние дни, когда понимал, что… это конец. Он знал, что ты захочешь прийти, и просил, чтобы тебя на похоронах не было.
Он так и не простил меня. А я не простил Валентину.
Кстати, спустя буквально пару недель после того случая с моим наказанием я понял, зачем она это сделала. Приближался Новый год, родители готовились сделать нам подарки, и, как обычно, мама потихоньку спрашивала у нас, детей, что бы мы хотели получить. Разговоры о подарках начинались задолго, еще в конце ноября, и Валя заявила, что хочет золотые сережки. Мама объяснила ей, что это очень дорого, потому что, по нашим семейным правилам, новогодние подарки всем детям должны быть равноценными и нельзя подарить одному золотые сережки, а другому книжку за рубль двадцать. А на три дорогих подарка в семейном бюджете нет денег.
Поскольку я оказался строго наказан и подвергнут остракизму (за отказ ехать к бабушке родители не разговаривали со мной полтора месяца), то мне подарок не полагался. Так что вышла чистая экономия, которая пошла на благо моей сестре. Она получила свои сережки.
Какие-то глупые, дурацкие сережки, которые она через год потеряла где-то на пляже. И целая человеческая жизнь. Славкина жизнь. Никогда не прощу.
…Я снова и снова вспоминал эту историю, слушая, как мама поет Валентине дифирамбы за ее неусыпную заботу о брате и его душевном покое. Уж такая она добрая, такая внимательная, и при этом такая несчастная, ведь как неудачно сложилась ее личная жизнь! Встретила человека, полюбила всем сердцем, честно все рассказала мужу и ушла от него, забрав дочь и отказавшись от раздела имущества, кто ж мог знать, что он окажется недостойным такой большой любви и бросит ее! И снова меня стал разбирать хохот. Знала бы она…