Все могло быть иначе. Альтернативы в истории России

К. Бестужев-Рюмин писал С. Шереметеву: «Теперь я вижу и считаю вероятным спасение Дмитрия и надеюсь, что Вы это вполне докажете». Шереметев готов был опровергнуть официальную версию правительства и церкви о личности самозванца. Александр III не возражал против публикации такой работы, но при условии, что автор более убедительно подтвердит свою версию фактами. Но труд так и не вышел в свет[40].

Такие историки, как Н. Костомаров, Д. Иловайский, С. Платонов, в противовес официальной концепции, никогда не отождествляли Лжедмитрия I с Григорием Отрепьевым. Костомаров привел убедительные аргументы в пользу того, что Отрепьев и Лжедмитрий I — это два разных человека:

1) если бы названный Димитрий был беглый монах Отрепьев, убежавший из Москвы в 1602 г., то никак не мог бы в течение каких-нибудь двух лет усвоить приемы тогдашнего польского шляхтича. Мы знаем, что царствовавший под именем Димитрия превосходно ездил верхом, изящно танцевал, метко стрелял, ловко владел саблей и в совершенстве знал польский язык; даже в русской речи его слышен был не московский выговор. Наконец, в день своего прибытия в Москву, прикладываясь к образам, он возбудил внимание своим неумением сделать это с такими приемами, какие были в обычае у природных москвичей;

2) названный царь Димитрий привез с собою Григория Отрепьева и показывал его народу;

3) в Загоровском монастыре (на Волыни) есть книга с собственноручною подписью Григория Отрепьева; подпись эта не имеет ни малейшего сходства с почерком названного царя Димитрия[41].

Итак, вырисовывается первая альтернатива как предтеча Смутного времени — спасение царевича Дмитрия и воцарение его в Москве.

Альтернатива 1: спасение Дмитрия

В спасение Дмитрия верили (или хотя бы допускали эту возможность) крупный специалист по генеалогии и истории письменности С. Шереметев, профессор Петербургского университета К. Бестужев-Рюмин, другие историки. Н. Костомаров заметил, что «легче было спасти, чем подделать Димитрия». Серию статей, посвященных обоснованию версии о спасении Дмитрия, опубликовал А. Суворин.

Авторы, считавшие, что в 1605–1606 гг. на русском престоле сидел подлинный Дмитрий, обращали внимание на то, что молодой царь вел себя очень уверенно для самозванца-авантюриста. Он искренне верил в свое царственное происхождение. Вот некоторые факты. Василий Шуйский был приговорен судом Боярской думы к смертной казни за заговор против Лжедмитрия. Казалось бы, легкий и желанный случай отделаться от одного из самых опасных свидетелей — того, кто своими глазами видел мертвое тело царевича в Угличе. Но Лжедмитрий дарует ему жизнь и даже прощает его. Он не боялся и разоблачений из Польши — иначе не пошел бы на риск обострения отношений с королем Сигизмундом III. А он отказывался принять из рук посла королевскую грамоту, адресованную великому князю, а не царю всея Руси. Это было не простым театральным жестом — в Польше эти действия были восприняты как недружественный акт и вызвали возмущение магнатов. И даже во время мятежа, лежа на земле со сломанной ногой после вынужденного прыжка из окна второго этажа, Лжедмитрий продолжал уверять собравшихся вокруг него стрельцов, что он — законный царь Дмитрий Иванович[42].

В. Кобрин отмечает, что современники единодушно обращали внимание на то, с какой поразительной, напоминающей петровскую, смелостью молодой царь нарушал сложившийся при московском дворе этикет. Он не вышагивал медленно по дворцу, поддерживаемый под руки приближенными, а стремительно переходил из одной комнаты в другую, так что даже его личные телохранители порой не знали, где его найти. Толпы он не боялся, не раз в сопровождении одного-двух человек он скакал по московским улицам. Он не спал после обеда, как это всегда делали цари. Царю прилично было быть спокойным и неторопливым, истовым и важным. Этот же действовал с темпераментом названого отца (без его жестокости). Все крайне непохоже на расчетливого самозванца. Считай Лжедмитрий себя самозванцем, он уж наверняка сумел бы заранее освоить этикет московского двора[43].

При идентификации личности человека, утвердившегося на московском престоле в 1605 г., все упирается в события 15 мая 1591 г., когда в Угличе при неясных обстоятельствах погиб «царственный ребенок». На сегодняшний день существует три версии этого происшествия: несчастный случай; попытка убийства царевича, который счастливо избежал смерти, а вместо него погиб другой мальчик; убийство. Каждая из них носила в то или иное время официальный характер: первая — при Федоре Иоанновиче и Борисе Годунове, вторая — при Лжедмитрии I, третья — при Василии Шуйском и Романовых.

Еще К. Валишевским был сформулирован ряд вопросов, либо совсем не разъясненных историками, либо «разрешенных» с поправкой на официальную версию событий[44]. Впоследствии ряд историков дополнили их. Попробуем все это обобщить.