Все хорошо

Но все, что я хотела ему поведать – все важное, тщательно сформулированное, аккуратно записанное, – уже улетучилось из головы или рассыпалось в пыль.

– Нога все так же не слушается, – начинаю я.

Марк кивает. «Ну, конечно».

– Я даже согнуть ее не могу.

Марк кивает снова. Не можете, ясное дело.

– И она болит, – наконец, добавляю я. – Сильно болит.

Марк кивает в третий раз. Разумеется, она болит. И это нормально. Абсолютно нормально. Ведь боль – это информация.

Он пощипывает бородку.

– Где именно у вас болит?

– Здесь, здесь и там, – отвечаю я. – И тут тоже. Честно говоря, она вся болит.

И Марк опять кивает. Естественно. Это неотъемлемая часть. Часть путешествия, которое мы с ним совершим в следующие девятнадцать минут рука (в медицинской перчатке) об руку. Марк не устает мне напоминать, что было время, когда он тоже мучился от боли. От боли в пояснице: «Точно как вы, Миранда». Межпозвоночная грыжа, ага. L-4, L-5, хотите верьте, хотите нет. Так что проблема у нас с ним общая. У него даже синдром отвисающей стопы развился. Хотели операцию делать. Серьезно, именно так. Он с тремя хирургами консультировался, к одному даже в Нью-Йорк ездил. И этот, из Нью-Йорка, так ему и сказал: «Повезло вам, что я занятой человек». Потому что, судя по МРТ, его нужно было немедленно везти в операционную. Но хирург был в тот момент очень занят и решил дать Марку шанс излечиться самостоятельно. И Марк излечился, да, с помощью гиперэкстензии. Конечно, на это ушло несколько недель. Но ему же стало лучше. А все почему? Потому что он верил, что ему станет лучше. Маленькие победы. Дух превыше материи. «Наш разум всесилен, Миранда».

– Что именно вы чувствуете? – спрашивает Марк.

И наклоняется ко мне. Такой внимательный, такой искренний, что на мгновение мне даже становится его жаль. Начинает казаться, будто я притворяюсь.

– Можете описать свою боль? – добавляет он.

На меня внезапно наваливается усталость.

– Я не знаю, как ее описать, – наконец, отвечаю я.

И качаю головой. Кажется, я вот-вот расплачусь. Но нет, этого не будет. Я почти никогда не плачу.

Марк снова кивает. Ему ужасно интересно. Столько новой информации.

– Попытайтесь, – говорит он.

– Наверное… с этой стороны у меня как будто бы все горит. А с этой – немеет. А вот здесь и горит, и немеет одновременно. И ощущение, что боль в этой области… не знаю… Она красная, понимаете?

– Красная? – повторяет Марк.

Я киваю. Да. Красная.

– И пульсирующая.

– Пульсирующая, – отзывается Марк. – Любопытно.

– А ступня, – продолжаю я. – На ней как будто бы стул стоит или еще что-то. Ощущение, что ее вот-вот расплющит.

– Стул.

Да.

– Хмм, – произносит Марк.

Снова скрещивает руки на груди. И смотрит в пространство. Стул. Красный. И пульсирующий. Вот теперь он всерьез задумался. И внутри у меня, несмотря на весь скепсис, взвивается надежда. Может, сегодня Марка посетит новая идея?

– Что ж, – выдает он, наконец, – давайте-ка мы вас обследуем.

– Как? Обследование?

Ноги сводит от ужаса. Нервы уже заранее ноют. Раньше я обожала обследования. «Обследование, да-да, давайте меня обследуем!» Это было в те времена, когда я еще верила, что обследования могут к чему-то привести. К постановке диагноза, например, за которым последует составление плана лечения и исцеление. Но теперь я знаю, что никакого смысла в обследованиях нет. Это темная тропка, которая ни к чему не ведет, только заманивает еще дальше во тьму.

Я смотрю на Марка, очень довольного тем, что он придумал, чем нам сегодня заняться, и говорю себе: «Сваливай отсюда. Беги без оглядки!» Но потом вспоминаю, что я даже ходить толком не могу. Воображаю, как я буду сердито ковылять прочь. А Марк, наблюдая, как я приволакиваю омертвелую ногу, лишь покачает головой и скажет мне вслед: «Вы все равно вернетесь».

– Ладно, – соглашаюсь я. – Значит, обследование.

Марк велит мне проделать несколько диагностических упражнений, которые я выполняла уже миллион раз. Командует: «Наклонитесь вперед, да, вот так». Потом: «Наклонитесь назад. Хорошо». Просит пройтись на носках, затем на пятках. Сесть на стул, податься вперед и поднять правую ногу. Потом левую. «Протяжка нервов» – вот как он это называет. Я подчиняюсь ему, умирая от ужаса, очень боюсь, что от всего этого мне станет только хуже. Марк же кажется совершенно невозмутимым. У него всегда такое лицо во время работы – наверное, это признак предельной концентрации. Однако сегодня он почему-то ничего не записывает.

– Отлично, а теперь – на стол, – объявляет он, похлопывая по нему ладонью. – Ложитесь на живот, вот так. Лицом в отверстие. Хорошо. А теперь прогнитесь в спине.

«О, нет, только не это», – думаю я. Нам обоим известно, что после такого мне всегда становится хуже. Мы бог знает сколько раз из-за этого препирались. Меня и Люк заставлял так делать. И Мэтт. А теперь пришел черед Марка. И мне всегда, всегда после этого упражнения делается только больнее.

– Э-э, но мы же с вами уже такое делали и…