Всё как в жизни

«Кажется, плод созрел», — подумал аспирант и алчно взглянул на еду. Увы! Борщ, в котором одиноко плавал лавровый лист, был прозрачен, как воды Байкала. Бифштекс, как только Двуединов ткнул в него вилкой, рассыпался.

— И теперь вам понравился бифштекс? — испытующе спросил повар, не сводя глаз с клиента.

Двуединов, который в бифштексе обнаружил гвоздь, просто позеленел.

— И эту несъедобную вещь вы называете бифштексом? — не выдержав, закричал он. — А борщ? Это же баланда, а не борщ! И во всем явное недовложение! Я не доверил бы вам мытье посуды! А еще называетесь поваром!

Чем больше распалялся Двуединов, тем спокойнее становилось лицо шефа.

— Вообще-то я не повар, — признался работник кухни, — по специальности я психолог.

— Психолог? — переспросил растерявшийся клиент.

— Да, представьте, обстоятельства заставили сменить работу.

Шеф вздохнул и тонким мизинцем почесал малиновый нос.

— Ясно, — протянул Двуединов. — Поэтому вы и наблюдали все время за мной. Я вам показался интересным?

— Очень. Когда вы стали писать благодарности, я подумал… Но теперь вижу, что вы вполне нормальный человек.

— Да, но почему вы не реагировали на мои первые жалобы? — поинтересовался Двуединов. — Вас ведь, наверное, лишали премии?

— Верно, — откровенно подтвердил повар, — лишали. Но это семечки по сравнению…

Он замялся и неосторожно посмотрел в сторону кухни. Следуя его взгляду, Двуединов увидел там большую, наполненную доверху хозяйственную сумку и все понял…

Повар же, пожелав клиенту приятного аппетита и хорошего здоровья, ушел к себе на кухню.

ПРИБАВКА

После выступления на хозяйственном активе с критикой начальника, Антипов три года ждал обещанной ранее прибавки к зарплате. На четвертый — пошел к начальнику.

— Что там у тебя, Антипов? — не отрываясь от бумаг, спросил руководитель.

— Сидор Матвеевич, я вам уже не раз говорил. Меня не устраивает оклад. Прошу повысить на десять рублей.

Начальник удивленно вскинул брови.

— Тебе, активисту, рационализатору, и только на десять? Ты смеешься, Антипов? Соображай: оклад у тебя сто двадцать, если прибавлю только десятку, то будешь получать одинаково с лодырем Мальковым… Значит, так, Антипов, не меньше чем на четверть оклада при первой возможности! Ты вот меня критиковал, а я тебя повышу в должности. Потому что для меня принципиальность — прежде всего.

«Удивительный человек», — подумал довольный Антипов, выходя из кабинета.

Прошло два года. Прибавки не было. Подчиненный снова обратился к начальнику.

— Хочу получать хотя бы как Мальков.

— Равняешься на тунеядца? — посуровел начальник. — Знаю, все знаю о тебе. Что заочно окончил институт. Изобретатель, общественник, примерный семьянин. Минимум на треть оклада при первой возможности!

Антипов ушел от руководителя озадаченным. Еще через год, встретив Сидора Матвеевича у проходной, он показал пальцем на высоко пролетавших журавлей, потом на синицу, беспечно щебетавшую на дереве, и тяжело вздохнул:

— Лучше десятку.

— Что, десятку? Прекрасному работнику?

Сидор Матвеевич выглядел оскорбленным.

— Не такой уж я прекрасный, — сдерживая раздражение, возразил Антипов. — В рабочее время играю в настольный теннис, делаю часовые перекуры, недавно сорвал срок сдачи отчета. В общем, работаю как Мальков.

— Эх, наговариваешь на себя, Антипов. Далеко тебе до Малькова. Закладывает Мальков.

Сидор Матвеевич выразительно показал на воротник.

Через три месяца инженер ожесточенно бил себя кулаком в грудь.

— Поверьте, пьяница я! Совершил недельный прогул. Дома устроил дебош, попал в милицию. Кроме того…

— Достаточно, Антипов, — оборвал его начальник. — Не могу не поверить тебе. Налицо грубое нарушение трудовой дисциплины и нелады с моралью. Придется понизить тебя в должности. Принципиальность для меня — прежде всего.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ СОВЕТ

В кабинете главного режиссера драматического театра зазвонил телефон.

— Никифор Никифорович? Это Тридесятов вас беспокоит. Вы прочитали мою новую пьесу?

— Прочитал. Ну что ж, пьеса хороша. Вот только не современна. Опередили вы, голубчик, жизнь… лет этак на десять. Боюсь, что публика вас не поймет.

— Но вы-то поняли, Никифор Никифорович.

— Так то ведь я… Ну, в общем так: рукопись я оставлю у себя. Соберем худсовет, обсудим, решим. А сейчас, извините, тороплюсь. Нужно отвести в садик племянника Колю.

* * *

— Добрый день, Никифор Никифорович! Говорит драматург Тридесятов.

— А-а-а, здравствуйте, здравствуйте, наш самобытный друг! К сожалению, пьесу еще не рассматривали. Нет моего помощника Самозамова. Уехал лечиться в Кисловодск. С секретаршей. У него сердце.

* * *

— Никифор Никифорович! Алло! Плохо вас слышу… Как там здоровье товарища Самозамова?

— Не беспокойтесь, ему уже лучше.

— Вот и хорошо. А как растет ваш племянник Коля?

— Уже учится в школе. И надо сказать, учится не плохо. Вчера получил пятерку по химии.

— Ну и отлично. Кстати, вы обсудили мою пьесу?

— Не можем собрать худсовет. Ушел художник Забалуев.

— Куда ушел?

— Никто не знает куда. В понедельник утром, без пятнадцати десять вышел из театра и пропал.

— Может, позвонить в бюро находок, в больницу?