Все исправить

«Дерешься — так всерьез, — сам собой всплыл в памяти суховатый голос матери. — Мы не рыцари, бьешь — так бей, правила к черту. Поняла? Поднимайся, хватит валяться!»

Привычные слова, привычная вспышка злости… и тревоги.

Тренировки, на которых мать побеждала в семидесяти случаях из ста. И нежданное спокойствие, появившееся точно из ниоткуда. Тридцать процентов все равно мои.

А это уже немало.

И глаза словно сами суживаются в расчетливом прищуре. На карте слишком многое, чтобы я позволила себе злиться.

Значит, не рассчитываем на рыцарство? Что ж, ладно. И сама тогда тоже не рассчитывай.

Держись, мама.

Шаг, удар, блок, перекат, удар ногой под колено — оп-па! Полежим, поостынем! Удар в голову… почти получился — но только почти! А ну-ка, лови ответный!

Лина птицей взлетает на ноги, нарочито изящно, совсем не по-бойцовски уклоняется от ножа, свистнувшего у самой стопы. Мимо! Только искры снопом — и сломанный клинок. И бешеные глаза матери. Она все поняла, она все уловила — и осанку, и нарочито танцевальное движение, которым наглая неполнокровка ушла от ее ножа.

Сама хотела не по-рыцарски. Не злись теперь.

— Девчонка…

Лина не отвечает. Разговор во время поединка — нет уж. Это просто еще одно оружие. И в нем всегда побеждала Лиз.

— Ты все равно не победишь. — Мать уже на ногах, но нападать не спешит. Просто кружит рядом, мягко, по-рысьи ступая по неровному полу. — Не станешь главой клана.

Лина горько скривилась. От досады. Да-а. У кого что болит, тот о том и говорит. Да в гробу я видала твое главенство! Не веришь? Конечно, не веришь, потому что не понимаешь, как это — не хотеть власти.

— Тебе не победить. Ты неполнокровка… всего лишь… даже не феникс.

Ах вот как. Долго же ты собиралась мне это сказать. Выбирала момент… Что ж, выбрала. Только сама не понимаешь еще, как ты неправа. Ты не была в Своде, мама, ты не видела листков, написанных на давно мертвом языке. Наверное, и не поверишь, что как раз ты — не истинный феникс.

Ладно. Слова тоже оружие.

— Ты тоже… Елизавета Орешникова.

Мать побелела. Если б не видела, не поверила бы, что вот так, в один миг, с лица хладнокровной Лиз могут уйти все краски.

— Как ты меня назвала?!

— Твоей фамилией, мама. — Лина невольно напряглась, готовясь к броску и отражению атаки, но Лиз была слишком потрясена, чтобы нападать.

— Кто тебе сказал? — В голосе, всегда уверенном, вдруг проскользнула хрипотца. — Анна?

— Это неважно. Я знаю. Этого довольно.

— Ты никому не скажешь.

— Мама, разве в этом дело?! Ты…

— И она… И твои сообщницы. — Лиз уже не слушала и не слышала. — И твоего Стража я ТОЖЕ прикончу. Слышишь?! И его, и этого подонка!

Феникс «зашипел». Лина с усилием сдержала подступившее бешенство. От него пещера показалась багровой, а голос Лиз как-то отдалился, заглох — розовые губы шевелились, но Лина не слышала ни звука. Словно злость разделила их незримой стеной — мать и дочь. Им никогда не понять друг друга.

И пытаться не стоит. Если она, Лина, когда-нибудь поймет Лиз и станет такой же… будьте милосердны, прикончите, потому что она не хочет жить такой…

— Так и будет! Так и будет, ясно? — донесся до сознания ледяной голос.

Звук вернулся. И нормальное зрение — Лина увидела каждую морщинку на сжатых губах матери. И ощутила, как в ее собственном голосе хрустнул лед:

— Победи сначала.

И снова танец под градом ударов, под свист клинков. И снова кипение стали у лица, и вихревой туман вместо стен — при ускорении окружающее смазывается. Снова бьется на факелах Пламя, озаряя хищный блеск ножей и ненавидящие глаза матери. Лина почему-то видела только глаза… только глаза… словно именно в них сконцентрировалась вся угроза и злоба, какие скопились в этой небольшой пещере.

Клинок летит в горло, сблокировать и провести ответный бросок… и фуэте, фуэте, уйти с линии удара. Фуэте, пинок носком сапожка и сразу кабриоль — уйти от удара по ногам. А потом жете. Гранд жете! Лови меня, раз так хочешь убить. Лови! А я вот не буду… И Феникс в ней расправляет крылья, и тело летит, оставляя ненависть где-то внизу…

Прыжок, и нож свистит мимо. В этот миг Лина понимает, что победит. Потому что владеет силой и мастерством не хуже матери. Потому что у нее есть любовь и вера, есть друзья и родные, а у матери лишь подчиненные и сообщники.

И снова удар и блок, и снова смерть мимо. Мимо! Лишь ветерок по щеке…

Еще немного, мама. Ты не можешь быть сильнее. Ты скоро ослабеешь. И я смогу отобрать твои ножи. Ты уже слабеешь. Твои силы, у кого б ты их ни украла, небеспредельны. А взять их тебе больше неоткуда.

Я не хочу тебя убивать. Ты все-таки мама…

Но править тебе больше нельзя.

Раз! В руку ложится чужой клинок. Растворить…

Два! Второй нож.

Три! Гранд жете, и третий клинок, сверкнув алым в свете пламени, рвется из пальцев. Но смиряется и покорно исчезает. Четвертый. Пятый! И пьянящая сила вихрится вокруг, и стоит немалых усилий остановиться… Шесть и семь! Все!

Ну, мама, что будешь делать?

Ты не победишь, понимаешь?