Все или ничего

Обессилев, огонь догорал недопетой балладой
Менестреля того, что уже не дойдет до весны.
Если пальцы немеют на струнах, то, видимо, надо
Докричаться до света сквозь страшные черные сны,

До сердец, что погрязли во лжи и бесстыдном обмане,
До сердец, что когда-то умели страдать и любить…
— Ты ослеп, менестрель, и блуждаешь в холодном тумане!
Ты в своей слепоте хочешь путь ко спасенью открыть?

Вот уставший аккорд замерзает, не дрогнув, на грифе,
А в улыбке, что тронет уста, отразятся тоска и печаль:
— То, о чем я пою, государь, непохоже на мифы,
Это правда, как птица, отчаянно просится вдаль…

Я пою о Любви, о Потерянных и Потерявших,
Я пою о Пути, что ведет сквозь иные Миры,
Я пою о Тоске, что рыдает о некогда Павших,
В беззаветной надежде идущих по Тропам Войны…

Но в холодной улыбке кривятся уста властелина,
Он глядит на огонь, что погаснет под снегом вот-вот.
— Князь, прикажешь убить старика? Он всего лишь тупая скотина!
— Нет, не троньте его, он и сам очень скоро умрет…

Но слепой менестрель вновь ударил по струнам гитары,
И невидящий взгляд устремлен в бесконечную ночь.
Эта песня — последняя, слишком похожа на чары,
Ей погрязшим во Тьме никогда не удастся помочь.

— В добрый путь, государь. Пусть хранят вашу светлость святые!..
И застынут слова недосказанным эхом времен.
— Умер он… Пусть. Придут оборванцы другие,
Сколько было их здесь — я уже не упомню имен…

Вновь белеет бездушный рассвет, разливаясь над снегом,
И лежит менестрель у дотлевшего в стуже огня…
А невидящий взгляд устремлен в это зимнее небо,
Тихо дрогнет струна под снежинкой: «Запомни меня!»

Флейта стихла.

— Через пару часов мы прибудем на место, — сугубо по-деловому проинформировал сильф, нарушая томное очарование тишины. — Вам лучше спуститься в каюту, госпожа. Ночной ветер коварен.

— Благодарю вас, Эорлин-ши, — откликнулась Анна, продолжая стоять у фальшборта и смотреть в ночь.

«Мудрый капитан прав, — подумала она, едва не заплакав от неожиданно нахлынувшего прозрения. — Мы все — слепые менестрели, герои, бредущие по непознанным путям любви. Нам есть за что умирать и ради чего жить. А единственной путеводной звездой становятся для нас наши любимые, которых мы должны прощать, беречь и помнить. О, Хьюго, клянусь — мы будем вместе, назло всем и вопреки всему. Я никогда тебя не забуду и не оставлю!»

Радислава проснулась от чувства того, что ей немедленно нужно уйти, исчезнуть, вычеркнуть себя из ауры этого города, выжечь из себя его метку, раствориться в паутине дорог, дабы заглушить тупую боль, наполнившую сознание. Осторожно, чтобы не потревожить спящего рядом мужчину, оборотничка выскользнула из-под одеяла. Уже на пороге обернулась, еще раз окинув взглядом комнатку. Задержалась на лице так и не проснувшегося байкера: угловатом, резко очерченном и каком-то спокойно-грустном. Оборотничка отвернулась и выскочила за дверь.

Она стремительно шла по церковному коридору, через который можно было попасть на внешнюю сторону двора. Раздался хлопок открываемого телепорта, и перед ней возник светловолосый целитель в гравикресле. Радислава отпрянула назад от неожиданности.

— Думаю, тебе не стоит так спешить. Это опасно, — вкрадчиво предостерег маг.

— Какого черта тебе нужно, лекарь? — резковато осведомилась оборотничка, потянувшись к рукояти обвитого вокруг талии уруми, хотя прекрасно знала, что целитель, как и менестрель, неприкосновенен.

— Тебе не следует уходить, — повторил Эрик.

— И кто же меня остановит? Я вольна в своем выборе, — огрызнулась Радислава.