Все дни прощания

Машинально опускаю руку в карман и выбираю всю мелочь. Как раз одиннадцать копеек. Домой пойду пешком или так проеду, а без мороженого в такой день нельзя. Я подумал, что Вере в больнице мороженого, наверно, не дают. А она любит эскимо. Если бы я знал, что ей пойдет на пользу мороженое, я бы каждый день возил эскимо. Но отец не брал меня в ту больницу…

Продавщица весело по три, по четыре штуки выдавала эскимо. Вот и в моей руке блестящий цилиндрик. Отдираю серебристую бумажку, бросаю в урну, а от мороженого откусываю крохотный кусочек. Я бы самую главную премию дал тому, кто придумал мороженое. Это же надо — сделать такое чудо! И самое замечательное, что оно всегда есть — выходи на улицу и бери!.. Интересно, а в Индии мороженое едят? Или в Африке? Может, и едят, но зимы у них не бывает, не могут они там на санках покататься, снегу поесть. В общем, сплошное лето и ничего больше. И у меня было сплошное лето, пока сдавал экзамены. А теперь?..

— Дядя, дай мороженова?..

«Неужели это он у меня?!» Поворачиваюсь взглянуть, кому это не повезло. Смотрю — мне! Передо мной стоит маленький толстяк, не старше второклассника, и его коричневые глаза дырявят мое эскимо. Толстяка я видел и раньше, когда еще стоял в очереди. Он суетился возле стены старинного дома и прямо под серой металлической табличкой, где обычно указывалось, что это здание — памятник архитектуры и охраняется государством, торопливо писал куском красного кирпича, наверное, какую-нибудь естественнейшую пакость. А теперь он сказал всего три слова и с такой наглостью, что я застыл.

— Т-ты почему в городе в такую жару, и вообще? — спросил я и откусил кусок, каких не кусал сроду — во рту у меня сделалась Антарктида, а зубы заныли так, что закололо в висках.

— Дядя, дай мороженова, — гнул свое толстяк и склонял голову к правому плечу.

— Все дети за городом: бегают по траве, ловят бабочек и прочих насекомышей, а ты…

— Жадный ты, — сказал толстяк и отвернулся.

Я, сам не зная почему, вдруг протянул ему оставшуюся часть мороженого — чуть меньше половины. Толстяк уже не надеялся на это и вдруг улыбнулся, да так трогательно и нежно, что я вспомнил мальчика на знаменитой картине Мурильо — мы с мамой смотрели ее в Эрмитаже.

Я перешел на другую сторону улицы и обернулся. Сначала я не видел толстяка, а потом какая-то женщина, стоявшая на тротуаре, отступила в сторону и открыла мальчишку — она протягивала ему мороженое.

Проходя мимо дома, где он раньше суетился, я увидел кирпичную надпись: «Жадные казлы».

«Пират уличный, попрошай козлиный», — попробовал я обругать его и тут же почувствовал то, что называют угрызением совести. В конце концов, сделал и сделал. В другой раз, будут деньги, сам куплю ему эскимо. Но с чего он меня дядей назвал? Разве я могу уже быть дядей второкласснику?! Нет, это он так… Малолетний авантюрист.

Чем ближе я подходил к дому, тем медленнее становились мои шаги. И хотя я знал, что отца дома нет, все равно не мог переступить порог с таким известием — «не прошел по конкурсу». Теперь Батраков повис между небом и землей: из школы ушел и в техникум не поступил. Что дальше? Куда? Что я ему скажу? Лерка Синицына поступила, а я?..

В ушах по-прежнему стоит радостная песня Лерки и Греты Горностаевой. Даже не вдвоем прикатили, а с Бакштаевым. Все надежно, с запасом!.. Зря не подошел. Нужно было поздравить Синицыну и самому сказать, что я не прошел. А так смылся, будто забитый какой.

Надо научиться управлять собой. И не делать глупостей. А то потом жалеешь. Будто сидит внутри тебя какой вредитель, жук колорадский, и вредит. Тебе нужно одно, а он, подлец, заставляет другое. А ты не можешь понять, что это не ты делаешь, а этот дурак. Опомнишься — поздно, проехали.

Со мной такое часто бывает, особенно при Грете Горностаевой. Как только она появилась в нашем классе, так и началось. До нее из девчонок я никого не отличал, а тут только и слышно со всех сторон: «ах, красотка!», «ах, фигура!», «ах, походка!», «ах, манера!», «ах, одета!», «ах, обута!..» Наши деятельницы всегда о чем-нибудь трещат. А любимая тема — тряпки. Тут они постоянны и бесконечны: «ах-ах, замша!», «ах, джинса!», «ах, вельвет!», «ах, панбархат!..» Да и не только они, но и некоторые учителя. И никто никогда не скажет «купил», все говорят одно — «достал»…

Нашлись и такие, что сказали, мол, обыкновенная девица, к тому ж гнездо на голове носит — у нее волосы вьются густо-густо, как у негритянки.

Горностаева молчала, молчала, а потом однажды и говорит всему классу: «Я смеюсь над вашими разговорами. Хотите, я для вас после школы в проруби поплаваю?»