Всё, что помню о Есенине

Я чувствую, что в этом месте некоторые читатели вожмут плечами и подумают: для чего нужно рассказывать о Силине. В том-то и дело, что разговор пойдет о нем…

Есенин не только среди своих друзей, знакомых, но часто во всеуслышание, среди посторонних, называл себя хозяином «Стойла Пегаса», этим самым оставляя Силина в тени. И в то же время всячески подчеркивал, что он, Сергей, богатый человек. Психологически это можно объяснить: совсем недавно, как сам говорил, он жил очень скудно. Но именно эти заявления Сергея о собственном достатке и его подчеркнутая манера при случае вынимать пачку крупных денег из кармана пиджака привлекли к нему нахлебников, любителей выпивки за чужой счет, которые к тому же норовили взять у него взаймы без отдачи.

Молва о том, что Есенин хозяин «Стойла» (а некоторые еще добавляли: и книжной лавки на Б. Никитской (улица Герцена), настолько упрочилась за Сергеем, что даже некоторые члены «Ассоциации» об этом писали, и пишут. Например, И. И. Старцев, одно время заведовавший программой в «Стойле», вспоминая о своей работе, сетует на то, что Есенин «начинал торговаться о плате за выступление, требуя обычно втридорога против остальных участников. Когда я пытался ему доказать, что по существу он не может брать деньги за выступление, являясь хозяином кафе, он неизменно мне говорил одну и ту же фразу:

— Мы себе цену знаем! Дураков нет!»[1]

То же самое Старцев писал и сорок с лишним лет назад.[2] А чем были вызваны слова Сергея? Силин ежемесячно отчислял в кассу «Ассоциации» одну и ту же определенную сумму, не принимая в расчет свою прибыль. Есенин же знал, что на его выступления собираются во много раз больше слушателей, чем на литературные вечера других, и понятно, что Птичка кладет солидную сумму себе в карман. А ведь Сергей, окруженный «друзьями», желающими поживиться за его счет, заботился не только о себе: он посылал деньги в село Константинове — родителям и сестрам, давал приличную сумму на содержание своих детей от 3. H. Райх — Кости и Тани, а также А. Изрядновой для его сына Юрия…

Легенда о том, что Есенин был хозяином «Стойла», настолько прочно засела в головах литераторов, что даже в его пятитомном собрании сочинений напечатано черным по белому: «Имеется в виду артистическое кафе „Стойло Пегаса“, совладельцем которого был Есенин».[3]

Какая чепуха! В двадцатые годы существовал целый ряд литературных и артистических кафе. Однако никто из работников искусства и литературы не был ни их владельцем, ни совладельцем…

Однако вернемся к тому эпизоду, о котором я рассказывал.

В контору прибежала официантка Нина и сказала, что Вадим Шершеневич просит Есенина и Мариенгофа подняться наверх. Я, было, собрался уйти вместе с ними, но Силин попросил меня остаться. Он плотно закрыл дверь, сел напротив меня и заявил:

— Давайте на чистоту! Сергей Александрович недоволен, что я опаздываю отчислять в кассу «Ассоциации» причитающуюся сумму. Но вы поймите, кафе работает до часу ночи, вернее, до без четверти час, иначе нарвешься на штраф. Завтраки идут плохо, обеды чуть лучше, но прибыль начинается после одиннадцати — половины двенадцатого, когда съезжаются серьезные гости после театра, цирка или кинематографа. Скажите, может оправдать себя кафе, если оно работает по-настоящему только полтора-два часа в день?

— Что же вы хотите?

— Я давно об этом твержу. Кафе Союза поэтов работает до двух часов ночи. Почему мы не можем выхлопотать это право?

— Хорошо. Я поставлю этот вопрос! Но если «Стойло» будет работать до двух…

— Даю вам любую гарантию, что отчисления будут вноситься вовремя.

— Письменную гарантию?

— Ну, зачем же так? Все же основано на личном доверии…

Я поднялся наверх и увидел, что за столиком сидят Есенин, Мариенгоф и Шершеневич. Вадим лицом и фигурой напоминал боксера, даже уши были слегка приплюснуты. Он действительно хорошо боксировал, и мне приходилось видеть, как раза два он это доказывал на деле, заступаясь за Сергея после его выступления с «Сорокоустом» (в первой озорной редакции). Вообще же между Есениным и Шершеневичем была дружба, основанная на взаимном уважении, хотя в поэзии они стояли на противоположных полюсах.

Я кратко объяснил трем командорам, как мы называли между собой Есенина, Шершеневича, Мариенгофа, о чем говорил с Птичкой. Анатолий сказал, что надо все-таки придумать что-нибудь, чтобы Силин делал взносы в обусловленные сроки.

В это время в кафе появился журналист Борис Глубоковский, Мариенгоф и Шершеневич пошли к нему, а я остался с Есениным за столиком. К нам подсели командир с двумя шпалами в петлицах и еще один военный в черной кожанке. Видно, они были хорошо знакомы с Сергеем. Поздоровавшись, он предложил им пообедать, а когда они отказались, велел официантке принести гостям бутылку красного вина и записать на его счет.

— Сергей Александрович, — сказал военный в черной тужурке, — нам надо потолковать, а тут кругом публика!

— Проводи их вниз, — обратился Есенин ко мне. — А я сию минуту приду, — и он пошел к Шершеневичу и Мариенгофу.