Все, что получает победитель

— …и пускай никакой любви не будет и близко. Ни любви, ни страсти. Всем этим накушайтесь до брака! Бейтесь в кровь, а потом соберите себя заново — и ищите человека, с которым будет безопасно. Пускай вы его не любите, но уважаете и цените. Какие скучные слова с банальным привкусом, правда? Но они дорогого стоят. Потому что дети взрослеют, когда родителям лет сорок — сорок пять. Самый возраст для переоценки ценностей, разладов и расставаний. А детям по пятнадцать — шестнадцать. Они сами переживают кошмары созреваний. И если еще и родители в этот момент затевают развод… Это как удар разрывным снарядом по подростковой психике. Который непременно аукнется посттравматической болезненностью в отношениях полов. Особенно в семьях, где один ребенок. Да и родителям не лучше. Именно в этот момент линия жизни истончается. Где тонко, там и рвется. Тридцать семь лет для поэтов — не случайно роковая цифра. От нее идет отсчет. Это рубеж не только для гениев. Для всех, кому не все равно, что останется после него на земле. Собственно, явление «кризиса среднего возраста» — давно уже общее место. Но я бы не хотела ограничиваться этим термином сейчас — он слишком обыденный, затертый, а наши трагедии Доктор Жизнь рисует самыми яркими красками. Он нас не щадит, и исцеление приходит только через боль.

Лера откашлялась, чтобы сделать паузу и удержать себя от примеров. Точнее, от одного примера. О Соне. Для лучшей Лериной подруги все случившееся обернулось не кризисом, а уходом из жизни. Роман с Мишей Айзенштатом, рождение дочки. Лавина осознания того, что Миша — лучший из единомышленников, но худший из мужей. И дело было даже не в том, что он пытался усидеть на двух стульях и не порвать с обеими женами. Как раз эту линию поведения Соня в нем принимала — даже в этом она была на совершенно не женской милосердной высоте. Удар был в другом: для Миши чужой ребенок-пациент всегда будет важнее своего — пока над своим не нависла смертельная угроза. Это было жестокой стороной той сердцевины, которую Соня ценила в Мише больше всего. Подвижник, врач от Бога. Но подняться на такую высоту и быть с ним вровень… она уже оказалась не в силах. Хотя и пыталась, чокнутая Жанна д’Арк.

Лера поспешила продолжить, чтобы не сорваться в воспоминания:

— Я не говорю о браке по расчету, хотя, безусловно, здоровый прагматизм в этом подходе есть. Я — о вечно порицаемом принципе «стерпится — слюбится». Но чтобы «слюбилось», не обязательно терпеть. Сам процесс совместного созидания — он не может проходить без зарождения и развития привязанности. Если вот такой… тихий брак выживет и супруги вместе создадут дом, в котором они и их дети смогут найти пути преодоления любых кризисов, — так… знаете, для меня это и будет любовь в самом глубинном ее смысле. Семья — это восхождение к любви. А не наоборот. Место, где тебя всегда примут, — вот моя главная страсть… если вас еще не утомила моя история.

Оборвав себя, Лера в полной мере ощутила, что она — уж точно не спец. Она почувствовала бурление слезоточивых потоков и испугалась этой неуправляемой стихии внутри ее. Стихии боли. Она рассказала свою утопию, которая — она была уверена! — никому не нужна, кроме нее. Более того, она рождала в ней нестерпимую горечь невозможности. Для нее брак — почти закрытая тема. Максимум, на что она будет способна, — это статус матери-одиночки. Но жить без сказки все равно нельзя. Вот и придумала себе эту утопию, гуманный расчет на милосердие… где никто ни на кого не орет, не бьет, не унижает, не блюет мимо унитаза, не давит плитой обвиняющего молчания, не кормит младенцев колбасой, не отбирает деньги и не устраивает дома пьянку, когда у ребенка температура 39… Про измены она даже и не думала. Ей казалось, что если тайное не становится каким-либо образом явным, то оно не опасно для жизни. И вообще, все вышеперечисленное — не кодекс, а принцип отрицания. Счастье от отсутствия несчастья может случиться только у человека с суровым опытом. У женщины с прошлым — по Оскару Уайльду…

Или даже у девочки. Все самое страшное Валери пережила в детстве. Она вдруг поймала себя на том, что не слушает забурлившего обсуждения ее реплики. Как старая ржавая игла в детский родничок, опять впивалось воспоминание о спивающейся матери и бегстве отца. Бегство, которое он не признал, но которое было очевидным. И к Лере никак не приходило смирение — как же можно было бросить… пятнадцатилетнюю дочь с матерью в алкогольном бреду… понадеявшись на истеричную двоюродную тетку, которая увлекалась аэробикой и уринотерапией. На дворе вовсю шуровал андеграунд 90-х, а эта дура скакала в полосатых носках в своей малогабаритной конуре с пятью кошками… Трагикомедия! Он обещал, что едет в столицу «на разведку», а как разведает, то возьмет Леру с собой. На разведку у него ушло лет десять. И ведь позвал ее, не забыл! Когда она уже сама была опытным разведчиком…