Все, что блестит

Так или иначе, хотя позже она и удивлялась своей стойкости, она выдержала этот долгий день пиршества и танцев. Ей помогали и мадам Константинос, и Петра, и София, которая мягко поясняла, что новая kyria слишком перенервничала и поэтому не может танцевать. Николас окунулся в празднование с энтузиазмом, который удивил её, пока она не вспомнила, что он был греком до мозга костей. Но даже за всем этим весельем, танцами и стаканчиками узо [4], которые он опустошал, он часто возвращался к своей молодой жене и пытался разбудить её аппетит разными деликатесами, которые приносил ей. Джессика пыталась отвечать, пробовала вести себя как обычно, но правда состояла в том, что она не могла заставить себя смотреть на своего мужа. Как бы она ни спорила сама с собой, но не могла игнорировать тот факт, что она была женщиной, и её женское сердце было разбито. Николас этим платьем персикового цвета разрушил всю радость в день её свадьбы, и она не думала, что когда-нибудь сумеет простить ему это.

Стемнело, на небе уже высыпали звёзды, и свечи оставались единственным освещением в доме, когда Николас приблизился к ней и мягко поднял на руки.

Никто ничего не сказал, никаких шуток не прозвучало, когда широкоплечий мужчина оставил дом крёстного отца и понёс свою молодую жену на холм, к собственному дому, и после того, как он исчез из вида, празднование началось с новой силой, поскольку это была не просто обычная свадьба. Нет, kyrios, наконец, взял жену, и теперь они могли с нетерпением ждать наследника.

Пока Николас без видимого усилия нёс её по дорожке, Джессика пыталась собрать разбегающиеся мысли и забыть о своём несчастье, но, тем не менее, холодное страдание лежало, как глыба, в её груди. Она цеплялась руками за его шею и желала, чтобы до виллы были мили и мили, и, возможно, тогда она сможет взять себя в руки, когда они дойдут до места. Прохладный вечерний воздух успокаивал лицо, она слышала ритмичный грохот волн, которые бились среди камней, и всё это казалось ей более реальными, чем мужчина из плоти и крови, который нёс её на руках.

Когда они подошли к вилле, он понёс её вокруг одной стороны террасы, пока они не достигли двойных раздвигающихся дверей из стекла, ведущих в его спальню. Двери тихо открылись от его прикосновения, и он вступил внутрь, позволяя ей мягко соскользнуть на пол.

— Твою одежду принесли сюда, — сказал он нежно, целуя её в висок. — Я знаю, что ты испугана, дорогая, ты очень странно вела себя весь день. Просто расслабься, я принесу тебе вина, пока ты надеваешь ночную рубашку. Не то чтобы она тебе понадобится, но тебе действительно нужно какое-то время, чтобы успокоиться, — сказал он, усмехаясь, и внезапно она задалась простым вопросом, сколько же стаканчиков узо он выпил.

Николас оставил её, и она обвела комнату растерянным взглядом. Джессика не могла сделать этого, она не могла разделить с ним эту большую кровать, находясь в таком состоянии. Она хотела кричать, визжать, выцарапать ему глаза, и во внезапном взрыве слёз и неподдельного гнева Джессика сорвала с себя платье ненавистного персикового цвета и осмотрелась вокруг в поисках ножниц, чтобы уничтожить его. Но никаких ножниц в спальне она не нашла и тогда стала дергать его по швам, пока они не разорвались, и тут она бросила платье на пол и стала топтать его ногами.

Наконец, она глубоко, прерывисто вздохнула и стерла со щёк слезы ярости. Жест был ребяческий, она знала это, но почувствовала себя гораздо лучше. Она ненавидела это платье и Николаса за то, что он разрушил день её свадьбы!

Он должен был скоро вернуться, и Джессика не хотела оказаться перед ним одетой лишь в нижнее белье, но при этом не имела никакого намерения надевать соблазнительную длинную ночную рубашку, чтобы уважить его. Джессика открыла дверцу шкафа и схватила слаксы и топ, которые привезла с собой. Она торопливо надела топ через голову, и как раз в это время дверь открылась.

В комнате воцарилась плотная тишина, когда Николас увидел неожиданную картину и её, сжимающую пару слаксов и уставившуюся на него с гневом и явным опасением в огромных глазах. Пристальный взгляд его чёрных глаз блуждал от изодранного в клочья свадебного платья на полу назад к ней.

— Успокойся, — сказал он мягко, почти шёпотом. — Я не причиню тебе боли, любимая, я обещаю…

— Побереги свои обещания, — закричала она хрипло, опуская слаксы на пол, и прижимая руки к щекам, потому что слёзы снова полились из глаз. — Я ненавижу тебя, ты слышишь? Ты… ты погубил день моей свадьбы! Я хотела белое платье, Николас, а ты сделал так, чтобы был взят этот ужасный персиковый цвет! Я никогда не прощу тебе этого! Я была так счастлива этим утром, но потом открыла чехол и увидела эту уродливую вещь цвета персика и я… я… о, будь ты проклят, я достаточно плакала из-за тебя, я больше никогда не позволю тебе снова заставить меня плакать, ты слышишь? Я ненавижу тебя!

Николас стремительно пересёк комнату и подошёл к ней, положил руки ей на плечи и схватил её, не причиняя боли, однако очень крепко.