— Вы видели раньше наши фиорды? — говорил он за чашкой кофе в кают-компании. — Не видели? Ветер гнал здесь морской лед даже в июле. Попадались поля и в три, и в пять километров. В Годхавне половина гавани круглый год подо льдом. Айсберги караванами шли с ледников Упернивика и севернее. Весь Баффинов залив был забит ими, как проезжая дорога. Куда ни взглянешь — два-три в поле зрения. А сейчас? День плывем — ни одного не встретили. А тепло как! И в воде, и в воздухе. Весь экипаж психует заметили? Грозится на сейнер уйти — великий рыбацкий промысел начинается: сельдь и треска косяками сейчас идут из норвежских вод. С воздуха, говорят, их даже у восточных фиордов видели. Вы хотя бы карту знаете? Что такое наше восточное побережье. Там ни зимой, ни летом прохода нет: весь русский полярный лед собирается. А где он теперь, этот полярный лед? На Сириусе? Все «всадники» выловили. Кстати, почему они «всадники»? Кто видел, говорит: шары или дирижабли. Мне лично не повезло — не видал. Может быть, в рейсе посчастливится? Или в Уманаке?
Но ни в рейсе, ни в Уманаке пришельцев мы не обнаружили. Они появились здесь раньше, когда начали выемку глетчерного ледника, спускавшегося в воды залива. Потом ушли, оставив вырезанное во льду идеальное ложе канала, протянувшееся почти на триста километров в глубь материкового плато. Как будто они знали, что мы пойдем по их следам из Уманака, откуда экспедиции Вегенера пришлось ползти на санках по гравию, вмерзшему в лед. А нас ожидало роскошное ледяное шоссе шире всех асфальтовых магистралей мира и вездеход на гусеницах, заказанный в Дюссельдорфе. Экипаж был наш, антарктический, но сам вездеход был и меньше «Харьковчанки» и не обладал ни ее ходом, ни выносливостью.
— Еще намучаемся с ним — увидишь. Час вперед, два на месте, — сказал Вано, только что получивший радиограмму из штаба Томпсона о том, что два других снегохода экспедиции, вышедшие на сутки раньше, до сих пор не прибыли к месту назначения. — А нам и так надоело до чертиков. В лавках гвоздя не купишь. Вместо сахара — патока. Хорошо, унты с собой привез, а то камики с травой носи.
Камики — эскимосская обувь из собачьего меха, которую носили все в гренландских походах, его отнюдь не восхищали. К окружающему пейзажу, воспетому кистью Рокуэлла Кента, он был полностью равнодушен. А Толька даже осуждающе поглядел на Ирину, по-детски восторгавшуюся и готикой Уманакских гор, и красками гренландского лета, непонятно почему-то напоминающего подмосковное.
— Очень понятно, — пояснил Толька, — линия циклонов сместилась, снега нет, ветерок июльский, малаховский. Не скули, Вано, доедем без приключений.
Но приключения начались уже через три часа после старта. Нас остановил вертолет, посланный Томпсоном нам навстречу: адмирал нуждался в советниках и хотел ускорить приезд Зернова. Вертолет привел Мартин.
То, что он рассказал, показалось фантастичным даже для нас, уже приученных к фантастике «всадников ниоткуда».
На этом же вертолете Мартин совершал облет нового чуда пришельцев — голубых протуберанцев, смыкавшихся наверху граненой крышкой. Розовые «облака» появились, как всегда, неожиданно и неизвестно откуда. Они прошли над Мартином, не обратив на него никакого внимания, и скрылись в фиолетовом кратере где-то у края крышки. Туда и направил свою машину Мартин.