Всадники ниоткуда

— Положи их стопочкой в центре стола. Мне они пригодятся, даже если вернется память. А если нет, я переведу их для моих соотечественников. Пусть просвещаются… — Голос его постепенно слабел, как будто он уходил по дороге. — Приготовься. Будет шок. Да не пугайся — коротенький. Секунда, две…

— Приготовьтесь. Возвращаемся, — повторил я вслух и провалился в бездонный черный колодец.

Глава 45 СНОВА НА ДАЧЕ

Шок был действительно пустяковый. Я не почувствовал ни тошноты, ни головокружения, ни слабости. Просто открыл глаза навстречу свету. То был предсумеречный июньский свет, когда солнце еще не опустилось за горизонт и золотым шаром висело над рощицей.

Я сказал — рощицей, потому что галльский лес исчез. Мы сидели на той же дачной веранде, где ничто не изменилось с тех пор, как мы ее вынужденно покинули. Стояла все та же недопитая бутылка виски, привезенная Мартином из Бруклина сквозь рогатки таможенников, а на тарелках по-прежнему теснилась всякая всячина: недоеденные шпроты, консервированная курица и крутые яйца — все, что может извлечь из холодильника муж, временно оказавшийся на холостяцком положении.

Первым обратил на это внимание Толька Дьячук:

— Три месяца не были, а ничего не протухло.

— И не засохло.

— Даже хлеб свежий.

— Может, кто другой ужинал? — предположил Мартин. — Жена-то небось вернулась.

— Ирина! — позвал я.

Никто не откликнулся.

— А хлеб, между прочим, наш, — сказал наблюдательный Толька. — Ситнички. А вот это я надкусил. Определенно.

Мы переглянулись. Я вспомнил шутку «дубля» о том, что три месяца могут обернуться тремя часами. А если это была не шутка?

— Который час? — вдруг спросил Зернов.

Мы с Мартином почти одновременно откликнулись, взглянув на ручные часы:

— Четверть пятого.

— Ведь это их часы, — сказал Толька, — девятичасовые.

Я оглянулся на тикавшие позади ходики. Они шли, как и до нашего исчезновения с веранды, и часовая стрелка на них ползла к девяти.

— Сколько показывали наши, когда мы очутились в лесу? Кто помнит? — снова спросил Зернов.

— Шесть, кажется.

— Значит, прошло всего три часа.

Все снова переглянулись: известное мне для них было новой тайной. А я вдруг вспомнил о просьбе моего аналога, последней прощальной просьбе его, и вопрос о времени утратил для меня интерес. Я молча вскочил и бросился в комнаты к этажерке с книгами. Их было немного — случайно или намеренно захваченные при переезде сюда из московской квартиры. Кое-что было у Ирины: она вела здесь какой-то кружок. Я нашел учебник политэкономии, философский словарь, «Государство и революция» — драгоценность для каждого, если только Юрка сумеет перевести Ленина, однотомную энциклопедию — незаменимое пособие для возвращения памяти — и даже справочник кинолюбителя с подробными чертежами популярных съемочных и проекционных камер; может быть, Анохин-бис завоюет репутацию братьев Люмьер: в лаборатории Би-центра ему в два счета сконструируют и камеру и проектор.

С такими мыслями я выложил стопочку захваченных с этажерки книг в центре стола, сопровождаемый недоуменными взглядами и без того недоумевающих спутников.

— Это зачем? — не выдержал Толька.

— Кто читал «Люди как боги» Уэллса? — вместо ответа спросил я.

Зернов читал.

— Помнишь цветок, который положил Барнстепл на стык двух миров? Вместо цветка я кладу книги.

— А ты уверен, что это стык?

Я объяснил.

— Дракула. Бонд. Фантомас. Чушь зеленая! — взъярился Толька. — Мы уже на Земле. Чудеса кончились. Вы лучше мне втолкуйте, как это три месяца превратились вдруг в три часа? Я что-то сомневаюсь, хотя хлеб я и сам надкусил. А он свежий, ничуточки не зачерствел.

— А вдруг это не ты надкусил. Пришли гости к Ирине и ушли гулять.

— Не приехала еще твоя Ирина. Это наш ужин. Ничего не понимаю, — вздохнул Толька.

Зернов что-то чертил на листке из блокнота.

— Твоя гипотеза. Юрка, кажется единственно верной, — сказал он. — Спиральное время. Смотри. — Он показал нам вычерченную спираль, похожую на пружину: витки ее почти касались друг друга. — А вот это — наше пространство — время. — Он провел касательную к виткам спирали. — Геометрически — это движущаяся точка, каждый виток спирали касается ее через определенный промежуток времени, допустим, через час. А каждый оборот витка — месяц. Вот вам и вся арифметика: три часа = три месяца.

Я вспомнил свой разговор с «дублем» в континууме.

— По этой арифметике их десять лет — это наши пять суток. А у нас три года прошло. Не получается.

— Предположим иную спираль. Скажем, конусообразную. Чередование конусов. Основание одного переходит в основание другого, состыковывающегося вершиной с третьим. И так далее без конца.

— Значит, крупные витки — это их годы, может быть, столетия, а у нас — часы. Мелкие витки — их часы, а у нас — минуты. На стыках вершин время течет одинаково. Так?