Всадники ниоткуда

Зернов отступил, вытирая вспотевший лоб.

Не прекращая съемки, я обошел малиновый холм и наткнулся на тело убитого или, может быть, только раненого двойника Мартина. Он лежал в такой же нейлоновой куртке с «химическим» мехом, уже запорошенный снегом, метрах в трех-четырех от самолета, куда его перетащил перепуганный Мартин.

— Идите сюда, он здесь! — закричал я.

Зернов и Мартин побежали ко мне, вернее, заскользили по катку, балансируя руками, как это делают все, рискнувшие выйти на лед без коньков: пушистый крупитчатый снег и здесь только чуть-чуть припудривал гладкую толщу льда.

И тут произошло нечто совсем уже новое, что ни я, ни мой киноглаз еще не видели. От вибрирующего цветка отделился малиновый лепесток, поднялся, потемнел, свернулся в воздухе этаким пунцовым фунтиком, вытянулся и живой четырехметровой змеей с открытой пастью накрыл лежавшее перед нами тело. Минуту или две это змееподобное щупальце искрилось и пенилось, потом оторвалось от земли, и в его огромной, почти двухметровой пасти мы ничего не увидели — только лиловевшую пустоту неправдоподобно вытянутого колокола, на наших глазах сокращавшегося и менявшего форму: сначала это был фунтик, потом дрожавший на ветру лепесток, потом лепесток слился с куполом. А на снегу оставался лишь след — бесформенный силуэт только что лежавшего здесь человека.

Я продолжал снимать, торопясь не пропустить последнего превращения. Оно уже начиналось. Теперь оторвался от земли весь цветок и, поднимаясь, стал загибаться кверху. Этот растекавшийся в воздухе колокол был тоже пуст — мы ясно видели его ничем не наполненное, уже розовеющее нутро и тонкие распрямляющиеся края, — сейчас оно превратится в розовое «облако» и исчезнет за настоящими облаками. А на земле будут существовать только один самолет и один летчик. Так все и произошло.

Зернов и Мартин стояли молча, потрясенные, как и я, впервые переживший все это утром. Зернов, по-моему, уже подошел к разгадке, только маячившей передо мной тусклым лучиком перегорающего фонарика. Он не освещал, он только подсказывал контуры фантастической, но все же логически допустимой картины. А Мартин просто был подавлен ужасом не столько увиденного, сколько одной мыслью о том, что это увиденное лишь плод его расстроенного воображения. Ему, вероятно, мучительно хотелось спросить о чем-то, испуганный взгляд его суетливо перебегал от меня к Зернову, пока наконец Зернов не ответил ему поощряющей улыбкой: ну, спрашивай, мол, жду. И Мартин спросил:

— Кого же я убил?

— Будем считать, что никого, — улыбнулся опять Зернов.

— Но ведь это был человек, живой человек, — повторял Мартин.

— Вы в этом очень уверены? — спросил Зернов.

Мартин замялся:

— Не знаю.

— То-то. Я бы сказал: временно живой. Его создала и уничтожила одна и та же сила.

— А зачем? — спросил я осторожно.

Он ответил с несвойственным ему раздражением:

— Вы думаете, я знаю больше вас? Проявите пленку — посмотрим.

— И поймем? — Я уже не скрывал иронии.

— Может быть, и поймем, — сказал он задумчиво. — И ушел вперед, даже не пригласив нас с собой. Мы переглянулись и пошли рядом.

— Тебя как зовут? — спросил Мартин, по-свойски взяв меня за локоть: должно быть, уже разглядел во мне ровесника.

— Юрий.

— Юри, Юри, — повторил он, — запоминается. А меня Дон. Оно живое, по-твоему?

— По-моему, да.

— Местное?

— Не думаю. Ни одна экспедиция никогда не видела ничего подобного.

— Значит, залетное. Откуда?

— Спроси у кого-нибудь поумнее.

Меня уже раздражала его болтовня. Но он не обиделся.

— А как ты думаешь, оно — желе или газ?

— Ты же пытался взять пробу.

Он засмеялся:

— Никому не посоветую. Интересно, почему оно меня в воздухе не слопало? Заглотало и выплюнуло.

— Попробовало — не вкусно.

— А его проглотило.

— Не знаю, — сказал я.

— Ты же видел.

— Что накрыло — видел, а что проглотило — не видел. Скорее, растворило… или испарило.

— Какая же температура нужна?

— А ты ее измерял?

Мартин даже остановился, пораженный догадкой.

— Чтобы расплавить такой самолет? В три минуты? Сверхпрочный дюраль, между прочим.

— А ты уверен, что это был дюраль, а не дырка от бублика?

Он не понял, а я не объяснил, и до самой палатки мы уже дошли молча. Здесь тоже что-то произошло: меня поразила странная поза Тольки, скорчившегося на ящике с брикетами и громко стучавшего зубами не то от страха, не то от холода. Печка уже остыла, но в палатке, по-моему, было совсем не холодно.

— Что с вами, Дьячук? — спросил Зернов. — Затопите печь, если простыли.

Толька, не отвечая, как загипнотизированный, присел у топки.

— Психуем немножко, — сказал Вано из-под своего мехового укрытия. Он глядел шустро и весело. — У нас тоже гости были, — прибавил он и подмигнул, кивком головы указывая на Тольку.

— Никого у меня не было! Говори о себе! — взвизгнул тот и повернулся к нам. Лицо его перекосилось и сморщилось: вот-вот заплачет.

Вано покрутил пальцем у виска.