Всадники

И разве конь сам не признал его? Вот он потянулся к нему, и хотя руки седока дернули уздечку назад, жеребец сделал шаг вперед и тихо заржал.

«Джехол! Значит всадник на нем…»

— Урос… мой сын… — срывающимся от волнения голосом прошептал Турсен.

И все кто слышали его слова, клялись потом, что ни за что на свете не поверили бы, что этот мягкий голос мог принадлежать Великому Турсену.

Всадник ослабил поводья, Джехол подбежал к старому чавандозу и уткнулся ноздрями в его шею.

— Мир тебе, достопочтенный отец! Тебе понадобилось много времени, чтобы узнать меня, но, именем пророка, я и не ожидал другого.

Люди стоящие вокруг, позже рассказывали, что, несмотря на его жуткий вид, никогда еще Урос не говорил с таким достоинством и высокомерной гордостью.

Но разве это волновало Турсена? Он и не слышал его. Урос вернулся! Урос здесь!

О, Аллах, как же он выглядит! Худой, бледный — просто скелет!

И теперь, когда он был так близко, Турсену хотелось одного: раскрыть сыну свои объятия и снять с седла это легкое худое тело, как он это делал в прошлом, когда Урос был маленьким и, хотя уверенно держался в седле, но не мог еще спускаться с лошади сам. Но здесь, под прицелом тысячи любопытных глаз, наблюдающих за их каждым движением, подобное было невозможно, да и оскорбительно для самого Уроса.

И он остался неподвижно стоять, только сильнее оперевшись на палку своими широкими ладонями. Потом он подождал секунду, дохнул воздуха и растерянно спросил:

— Сын мой, что с тобой случилось?

В этот момент Урос отъехал чуть в сторону и позади коня Турсен увидел Мокки и какую-то женщину. Эти двое были связанны, а конец веревки был закреплен за луку седла.

— О, достопочтенный отец! — воскликнул тут Урос. — Я привел тебе забывшего о совести саиса, который пытался лишить меня жизни. Кочевница, что рядом с ним, помогала ему при этом. Как принято, я отдаю их на суд тебе, — главе нашей семьи и нашего рода.

Вокруг Уроса немедленно послышались пораженные восклицания и шепот сотен людей: вот, значит, в чем была тайна его долгого отсутствия. Молчание саиса и кочевницы стало для всех подтверждением их вины. Древний, уважаемый всеми закон решит какое они понесут наказание: тюрьма, денежный штраф или смерть. Турсен, самый старший в семье, выберет, что именно. Приговор будет зависеть от него.

Гул потихоньку стих. Турсен должен сказать свое слово. Все взгляды вновь обратились к нему.

Палка старого чавандоза больше не дрожала. И ничего не осталось в его душе от той радости, счастья и нежности, которые он испытал, как только узнал своего сына. Теперь он чувствовал себя холодно, непоколебимо, жутко спокойным. Наконец и он услышал в словах Уроса этот надменный, самоуверенный тон. И ничего другого. Ничего, что действительно идет от сердца человека, когда он говорит со своим отцом.

— Никто не должен появляться перед судьей в таком неподобающем виде. Вымойся, позови цирюльника, побрейся и смени одежду. Лишь затем я выслушаю тебя под крышей моего дома.

Он подозвал Таганбая и приказал:

— Закройте этих двоих поблизости и хорошо охраняйте.

Почти против воли Турсен посмотрел на Уроса еще раз. И только теперь увидел, что случилось с его ногой. Он захотел крикнуть, спросить его, но было поздно: Урос уже скакал по направлению к баням.

Глава конюхов и несколько крепких мужчин ввели Мокки и Серех в один из подвалов, который служил складом для уздечек и сбруй. Дверь за ними закрылась. Ключ несколько раз скрипнул, проворачиваясь в ржавом замке, после чего только тонкие лучи солнца слабо освещали помещение, проникая сквозь подвальный люк. Сильно пахло кожами.

Серех схватила Мокки за плечо и закричала:

— Они будут держать нас в этой дыре, как в тюрьме?

— Это не продлится долго, — ответил Мокки тихо. — Турсен решает и судит быстро.

— Он прикажет убить нас, — от страха застучала зубами Серех. — Какой страшный, беспощадный старик!

— Он справедлив, — слабо возразил Мокки.

— Кто-то идет сюда, кто-то идет…

Вошел глава конюхов и, облокотившись о дверь, поставил на землю большой кувшин, а на него положил пару лепешек.

— Я делаю это не по приказу, — сказал он Мокки, — а из уважения к памяти Байтаса, твоего отца. Он был напарником моих юных лет.

— О, Аккул, Аллах воздаст тебе за твою доброту, — ответил ему Мокки смущенно.

— Урос… В том, в чем он тебя обвиняет… Это правда? — поколебавшись, все же спросил конюх. — Как же это могло случиться?

Мокки уронил голову на грудь и пробормотал:

— Злой демон завладел моим сердцем…

Аккул вздохнул и хотел было выйти, но Серех бросилась к нему наперерез, упала на колени, схватила его за руки и, целуя их, запричитала:

— Умоляю тебя, передай высокочтимому судье, что на мне нет никакой вины. Только один Мокки виноват во всем! Я бедная, слабая женщина, простая служанка. Как я могла? И еще скажи ему…

Аккул оттолкнул ее от себя ногой и с грохотом закрыл дверь.

— Не бойся. Я возьму всю вину на себя, — сказал ей Мокки.

— Очень надеюсь на это! — воскликнула та. — А в чем меня можно обвинить? Яд? Его давно впитала земля! Собаки? Они напали на него сами, привлеченные вонью его раны.