Всадники

— Ну, что мой мальчик, все хорошо?

Теплый отеческий тон, тяжесть его широкой ладони и ласковые ноты в его грубом голосе, так польстили Кадиру, что он даже не сообразил сразу, что сказать. Но затем, быстро приняв невозмутимый и серьезный вид, ответил:

— Я точно не знаю, отец. Его лицо все еще не вернулось назад.

— Так даже лучше, — кивнул головой Месрор. — Пусть отдыхает.

Он опустился на колени возле Уроса, отбросил чапан в сторону и прижал ухо к груди человека, лежащего в забытьи. Но он не услышал ни звука. Месрор в недоумении потер лоб: больной дышит, значит и сердце должно еще биться.

Он прижал ухо сильнее, и под рубахой что-то хрустнуло.

«Что за чудеса?» — снова удивился пастух. Запустив руку под рубаху, он нащупал толстые пачки денег и вытащил их на свет. От такой неожиданности он несколько мгновений пялился на них, как остолбенелый, но потом покачал головой, отбросил шнур с пачками правее, и, наконец, смог услышать глухие тоны сердца. Застегнув на больном рубаху и прикрыв его чапаном, он принялся за осмотр ноги. Она все еще была покрыта темно-красными пятнами, но отек уже спал. Кожа не была больше горячей, но теплой, почти нормальной температуры. Месрор поднял перевязанную культю и принюхался. Кадир внимательно следил за каждым его движением.

— Ничего не чувствую, — сказал ему Месрор. — Повязка сильно пропитана жиром. Сними ее, у тебя пальцы будут половчее моих.

Урос по-прежнему лежал неподвижно, словно труп. Месрор взглянул на теперь уже открытую рану и, потрепав сына по голове, с облегчением сказал:

— Ну, сынок, мы выиграли. Можешь наложить повязку снова.

То ли из-за усталости, а может быть от радости, но обвязывая ногу больного, Кадир царапнул ее ногтем. Мужчина дернулся и открыл глаза.

— Все в порядке. Ты можешь быть спокоен, — сказал Месрор, склоняясь над ним. — Теперь лишь стервятники беспокоятся о твоей ноге.

— Какие стервятники? Почему? — прошелестел Урос в ответ не понимая, и в ту же секунду вспомнил все.

Рука сама потянулась к месту перелома и наткнулась на землю. Еще ниже — вновь земля. Рука дрогнула, и затем медленно и боязливо двинулась наверх и нашла тупой обрубок. Урос схватился за колено, измерил расстояние…

— Смогу ли я… смогу ли… — зашептал он.

— Клянусь честью, что да, — заверил его Месрор почти торжественно. — Очень скоро ты сможешь подчинить своими коленями любую упрямую лошадь.

— Пусть услышит тебя Аллах, — сказал Урос.

Его голос окреп, краска вернулась к щекам. Легким, столь характерным для него движением он выпрямился и облокотился о седло.

— Да, вот это я называю «настоящий мужчина», — крякнул Месрор с одобрением.

Урос раскрыл ладонь правой руки, которой сжимал смятый тюрбан-кляп и потный шнур, бросил их на пол и затем произнес насмешливо:

— Да, можно сказать даже «храбрец из храбрецов»!

Кадир подскочил к нему, подобрал эту скомканную тряпку, сложил ее, а потом сказал:

— Его нельзя больше надевать.

— Тогда в огонь его! — решил Урос и, размотав материю, служившую ему поясом, он скрутил себе новый тюрбан, а чапан подвязал веревкой. Пока он это делал, то скатился с седла вниз, — руки больше не удерживали его, — но он не захотел снова сесть прямо. Он был еще слаб, и его начала бить неприятная дрожь.

Кадир протянул ему пиалу горячего чая.

— Ему нужно много тепла, — обратился Месрор к сыну, — принеси сюда наши одеяла!

— Сейчас, сейчас! — воскликнул Кадир и бросился из палатки прочь.

Когда мальчик, одетый лишь в тонкую рубашку, выбежал в ледяную темноту ночи, Уроса посетило странное, никогда раньше не известное ему, чувство зависти.

«А почему у меня самого нет сына? — внезапно спросил он себя и удивился подобной мысли. — Ведь он мог бы быть таким же».

До сегодняшнего дня дети вызывали в нем только презрение и гадливость. Но вот этот ребенок… С каким спокойствием он помогал отцу во время этой кровавой, жуткой операции. Как потом он остался, в совершенном одиночестве, у постели больного, и ни страху, ни панике не удалось коснуться его сердца.

— Настоящий мужчина здесь, — сказал Урос после секундного молчания, — это твой сын, Кадир.

А Месрор ответил:

— Придет день и он будет гордиться, что сам ухаживал за Уросом, самым лучшим чавандозом в степях.

От неожиданности Урос вздрогнул, прикрыл глаза, но потом спросил Месрора тихо и глухо:

— Как ты меня узнал?

— Я узнал тебя с первого взгляда — ответил седой пастух. — Но тебе не нужно бояться. Остальные, что были у костра, слишком молоды. Я единственный, кто не раз видел тебя побеждающим в больших бузкаши. И потом, есть пословица: «Если у седого старика все еще черные брови, то его глазам можно верить»