Всадник без головы

Я натянул удила, конь заржал, поднялся на дыбы и, фыркая от тяжелой моей руки, осел на задние ноги. - "Нет, ты не обманула, Амалия, чистая голубка, - прошептал я в порыве грустного умиления, - но родители подкараулили тебя у дверей и молча схватили за руки. Ты вернулась, обливаясь слезами, - продолжал я, - но мы завтра увидимся".

Успокоив, таким образом, взволнованную свою кровь и отстранив требования природы, я, Валентин Муттеркинд, собирался уже вернуться в казарму, как вдруг слабый, еле заметный свет в глубине рощи приковал мое внимание к необъяснимости своего появления.

III

БЕСЕДА

Знаменитый полководец Пихгольц сказал однажды, в пылу битвы: "Терпение, терпение и терпение". Ненавидя его, но соглашаясь с гениальным умом, я слез, обмотал копыта лошади мягкой травой и двинулся, ведя ее в поводу, на озаренный уголок мрака. Насколько от меня зависело, - сучья и кустарники не трещали. Так я продвинулся вперед сажен на пятьдесят, пока не был остановлен поистине курьезнейшим зрелищем. Аккуратный в силу рождения, я расскажу по порядку.

Прямо на земле, в шагах десяти от меня, горели, зажженные на все свечи, два серебряных канделябра, очень хорошей, тонкой и художественной работы. Перед ними, куря огромную трубку, сидел старик в шляпе с пером, желтом камзоле и сапогах из красной кожи. Сзади его и по сторонам лежало множество различных вещей; тут были рапиры с золотыми насечками, мандолины, арфы, кубки, серебряные кувшины, ковры, скатанные в трубку, атласные и бархатные подушки, большие, неизвестно набитые чем узлы и множество дорогих костюмов, сваленных в кучу. Старик имел вид почтенный и грустный; он тяжело вздыхал, осматривался по сторонам и кашлял. - "Черт побери запоздавшую телегу, хрипло пробормотал он, - этот балбес испортит мне больше крови, чем ее есть в этих старых жилах", - и он хлопнул себя по шее.

Пылая жаром нестерпимого любопытства, я вскочил на захрапевшую лошадь и, подскакав к старику, вскричал: "Почтенный отец, что заставляет ваши седины ночевать под открытым небом?" Человек этот, однако, на мой добродушный вопрос принял меня, вероятно, за вора или разбойника, так как неожиданно схватил пистолет, позеленел и согнулся. "Не бойтесь, - горько рассмеявшись, сказал я, - я призван богом и начальством защищать мирных людей". Он, прищурившись, долго смотрел на меня и опустил пистолет. Мое открытое, честное и мужественное лицо рассеяло его опасения.

- Да это Муттеркинд, сын Муттеркинда? - вскричал он, поднимая один канделябр для лучшего рассмотрения.

- Откуда вы меня знаете? - спросил я, удивленный, но и польщенный.

- Все знают, - загадочно произнес старик. - Не спрашивай, молодой человек, о том, что тебе самому хорошо известно. Величие души трудно спрятать, все знают о твоих великих мечтах и грандиозных замыслах.

Я покраснел и, хотя продолжал удивляться проницательности этого человека, однако втайне был с ним согласен.

- Вот, - сказал он, показывая на разбросанные кругом вещи, и зарыдал. Не зная, чем помочь его горю, я смирно сидел в седле. Скоро перестав плакать, и даже быстрее, чем это возможно при судорожных рыданиях, старик продолжал: - Вот что произошло со мной, Адольфом-фон-Готлибмухеном. Я жил в загородном доме Карлуши Клейнферминфеля, что в полуверсте отсюда. Клейнферминфель и я поспорили о Гансе Пихгольце. "Великий полководец Пихгольц", - сказал Карлуша и ударил кулаком по столу. - "Дряннейшенький полководишка", - скромно возразил я, но не ударил кулаком по столу, а тихо смеялся, и смех мой дошел до сердца Клейнферминфеля. - "Как, - вне себя вскричал он, - вы смеете?! Пихгольц очень великий полководец", - и он снова ударил кулаком по столу так, что я рассердился. "Наидрянне-дрянне-дрянне-дрянне-дряннейшенький полководчичишка", - закричал я и ударил кулаком по Клейнферминфелю. Мы покатились на пол. Тогда я встал, выплюнул два зуба и пошел в город, где остался до ночи, чтобы насолить Клейнферминфелю. Ты давно из города, юноша?

- Едва ли будет полтора часа, - поспешно ответил я, желая выслушать конец дела, поведение в коем Готлибмухена было весьма справедливо.

- Я час тому назад, - сказал Готлибмухен, смотря на меня во все глаза, - сорвал голову Пихгольцу.

- Так, так-так-так-так-так-так-так!

- Да. На площади никого не было. Я взлез на каменного коня, сел верхом сзади Ганса Пихгольца и отбил ему голову тремя ударами молотка и бросил эту жалкую добычу в мусорный ящик.

Не удержавшись, я радостно захохотал, представляя себе зазнавшегося Ганса без головы...

- Голубчик, - сказал я. - Голубчик!..

- А?

- Он ведь, Ганс...

- Угу.

- Не совсем...

- А?

- Не совсем... великий... и...

- Он просто ничтожество, - сказал Готлибмухен. - Так ведь и есть. Стой, - думал я, - запоешь ты, Клейнферминфель, когда узнаешь, что Гансу отбили голову. Я вернулся и увидел, что вещи мои выброшены во двор; этот негодяй, почитатель Ганса Пихгольца...

- Как! - вскричал я, хватаясь за эфес. - Он смел...