Время вспять, или Физик, физик, где ты был

Нас поселили в Maison Franco-Japonaise (франко-японский дом), где дали комнату на втором этаже. Комната была не очень комфортабельной (это — очень смягченная характеристика — «литота», если слово «литота» что-нибудь для вас значит; читателю, для которого оно ничего не означает, сообщу, что «литота», по-французски «litote», а по-английски «understatement», — риторическая формула, которая означает «сдержанное высказывание»). Очевидно, немало персиковых косточек пошло на набивку подушек и матрасов, но было кое-что похуже. У наших соседей с правой стороны был двухлетний мальчик, который страдал от ночных кошмаров, а с левой стороны жил и здравствовал (особенно ночью) шестимесячный ребенок, легкие которого были, слава Богу, в прекрасном состоянии. Но хуже всего было то, что наше окно выходило на главную пригородную железнодорожную линию Токио, по которой от пяти до восьми утра проходило около тысячи поездов. Я серьезно подумывал перебраться в другую гостиницу за свой счет, когда, к счастью, пришло время ехать в Киото.

Наш белоснежный поезд — чудо техники — гордился своей скоростью, которую счетчик выставлял напоказ в каждом вагоне. Нам повезло увидеть Фудзияму во всей красе; в это время года это был один шанс из десяти. В каждом конце вагона были два туалета: «западный» и японский. Как пользоваться последним, я так и не догадался. Был, правда, схематический рисунок позы, ожидаемой от посетителя, но, к сожалению, он находился только в «западном» туалете. В Киото мы провели прекрасную неделю в традиционной японской гостинице или «Риоккане» (с «западным» туалетом). Мы скоро ппивыкли спать на полу на матрасах, которые свертывают днем, и к тому, что наша комната сама по себе не существовала — стены передвигались. И вернувшись однажды в гостиницу после обеда, мы нашли вместо нашей комнаты салон и в нем группу японцев за чаепитием. Надо пояснить, что после Maison Franco-Japonaise мы себя чувствовали комфортабельно где угодно.

Токио — ужасно безобразный город. Представьте себе великое множество очень некрасивых и совершенно одинаковых провинциальных городков, склеенных вместе, вот вам и Токио, за исключением нескольких немногочисленных кварталов. Киото, напротив, очень красивый город, но не без уродливых пятен, как, например, безобразная башня телевидения, которая губит восхитительный пейзаж. Как мне объяснил один японец, «у моих соотечественников хорошо развито чувство красоты, но нет чувства безобразия».

Мы провели также несколько дней в двух больших городах южнее Токио — Осаке и Нагое — и в Сендае на севере. Повсюду я читал лекции и осматривал лаборатории. Оборудование было скромным, но достаточным, электроника слегка примитивной (это в Японии-то!) в 1964 году. Немало воды утекло с тех пор. Мои «Принципы…» были недавно переведены на японский язык и мои лекции были приняты повсюду с большим интересом, за исключением шуток, которыми я привык их пересыпать. Не забуду пленарной лекции, которую я прочел в Токио в битком набитой аудитории. Читал я, конечно, по-английски. Внимательное, но непроницаемое выражение лиц слушателей меня забеспокоило. «Да доходит ли до них то, о чем я им рассказываю?» — подумал я. Я рискнул пошутить в надежде увидеть несколько улыбок и увериться, что если не моя физика, то, по крайней мере, мой английский язык, им доступен. Лица оставались безучастными. Вторая и третья попытки привели к такому же результату. Я начинал приходить в отчаяние, которое, очевидно, почуял председатель заседания, мой друг Кубо. Он встал, повернулся спиной ко мне, т. е. лицом к аудитории, и захохотал во все горло. Последовал взрыв хохота в аудитории, и лед был разбит. Кубо позже уверял меня, что мои шутки им очень понравились, но они не решались смеяться, боясь выказать мне неуважение. Возможно. Во всяком случае, этого не боялись уличные мальчишки, которые хохотали нам прямо в лицо. Нам объяснили, что их смешиладлина наших носов.