…Она сидела, выделяясь непроницаемой тенью на фоне золотого сияния позднего утра в проеме несуществующей двери, прямо напротив. Когда я заметил ее - чуть проснувшись, еще сквозь ресницы полусомкнутых век - она смотрела куда–то в сторону, повернув голову; в ее профиле было что–то, что заставило меня вздрогнуть и немедленно открыть глаза. Балюстрада, на которой она примостилась, не была высокой - но с топчана, где я спал, подложив под голову правый кулак, мне приходилось глядеть на нее снизу вверх, и, быть может, оттого она казалась большой черной птицей, сидящей на скале. Она повернула ко мне лицо - сходство с птицей ослабло, но не исчезло вовсе - и так же неподвижно и безмолвно стала глядеть на меня. Я понимал, что она смотрит, и чувствовал это, но
Когда я вышел из внутреннего покоя наружу, это ощущение непроницаемой тьмы ее силуэта, будто вырезанного из золотистого фона позади, пропало. На балюстраде, поджав ноги и каким–то образом сохраняя при этом равновесие, сидела женщина - молодая, почти юная - но казавшаяся старше из–за своей худощавости, особенно подчеркнутой смуглою, точно от въевшейся копоти, кожей - сухой, пропыленной и, казалось, ломкой, будто старый пергамент. Вся одежда ее, бедная, довольно ветхая и также пропитанная пылью, когда–то была, вероятно, черною, но от пыли казалась серо–бурой. Я подошел ближе и теперь видел неожиданную гостью с высоты своего роста, а она, подняв ко мне лицо, темными глубокими глазами следила за мною внимательно, без тени страха или смущения, а как будто чего–то ждала.
Так мы смотрели друг на друга несколько времени. Я остановился прямо перед нею, почти нависнув; чем–то она была интересна мне - и это ее внезапное молчаливое появление было странно, да и вся ее внешность пронзительно отличалась от спокойной внешности уроженок этого края, которые никогда не были настолько смуглы, никогда не одевались в черное; она была простоволоса, что местным женщинам ее возраста строго запрещалось обычаем. И уж подавно не было здесь возможно женщине прийти к незнакомому мужчине, спящему, сидеть в его присутствии и глядеть на него вот так - как на равного, открыто, выжидательно и вместе с тем, пожалуй, доверчиво.
Но… главное заключалось в том, что эта странная, дерзкая, по–видимому нищенка была мне будто знакома, будто какая–то смутная тень ее таилась до поры в моей памяти, а теперь показывалась на мгновение, почувствовав близость своей хозяйки, и вновь скрывалась в темной глубине холодного омута, заведшегося в течении моего, до того безупречного рассудка, всё не давая схватить себя и умертвить узнаванием, рассмотреть в подробности и поставить свое высушенное чучело на полку воспоминаний. Потребность и невозможность вспомнить скоро стали почти нестерпимы для меня - никогда и ничего не забывавшего, да и лишенного такого права служением своим - и от этого незнакомка предо мною - все же сама будто тень, в которой бессильно угасал солнечный луч, - сразу и прочно заняла мое внимание, даже впрямь стала казаться равной, я даже ощутил что–то вроде смущения под ее взглядом.
И неожиданно для себя поддавшись, подчинившись этому взгляду, я понял, что все глубже и глубже погружаюсь в глядящие на меня снизу - как бы лишенные зрачков, но в действительности просто очень темные, двумя таинственными колодцами раскрытые на меня — глаза; это ощущение было почти физическим: несмотря на то, что уже поднималась дневная жара, мне стало прохладно, солнечный свет вокруг, казалось, померк и сменился зеленоватыми подводными сумерками, я уже не чувствовал собственного веса, но каждое мое движение затруднилось, будто мне приходилось раздвигать толщу густой темной воды… Смутная догадка начала вызревать в моем, казалось бы, безнадежно отуманенном мозгу, однако я не мог осознать ее полностью, ухватить ее, скользкою рыбой норовящую уйти в подколодную глубину и муть рассудка. Лицо незнакомки стало огромным и уже заполнило все поле моего зрения; колодезный мрак отталкивал меня - посланного, чтобы нести и умножать свет - однако же и манил погрузиться в него, отдохнуть от своего служения, уснуть - быть может, навек… И облик ее стал весь незаметно меняться - из–под смуглости проступил чуть видный румянец, каждая черточка задышала тихим кипением радости, будто смягчились ее худоба и угловатость, обратившись изяществом и хрупкостью.