Время таяния снегов

— А я знаю, о чем, — не дождавшись ответа, сказала Маша. — Ты вспомнил деревню? Да?

— Да, — ответил Ринтын.

— Видишь, я угадываю, о чем ты думаешь, — торжествующе сказала Маша.

Ринтын догадывался, что девушка хочет восстановить отношения, какие у них были в деревне, да и он сам тянулся к ней, но на него напала не то робость, не то что-то вроде боязни будущего. Вдруг опять все окажется не тем, чего бы хотелось? Увязнешь сам в чувстве, а другой и не заметит, отойдет так, будто ничего и не было…

Они дошли до дверей общежития, потом, не сговариваясь, повернули обратно, перешли Малую Невку, вышли к ростральным колоннам, опустились вниз, к плещущейся о гранит воде. Отсюда открывался вид на все знаменитые невские ансамбли — на Зимний дворец, Петропавловскую крепость, на Кировский и Литейный мосты.

— Еще только в прошлом году, — задумчиво сказал Ринтын, — мне казалось, что я никогда не пойму каменной красоты города, никогда не полюблю эти гранитные берега, скрывшие под собой живую землю. А теперь смотрю — и не могу оторваться. Это так прекрасно!

— А ведь есть люди, которые не видят и не замечают этой красоты, — тихо сказала Маша. — Для них красота в другом, а на человека, восхищающегося просто домом, цветком, необычным закатом, смотрят как на чудака… Ты, Толя, понял красоту города — значит, ты в душе поэт.

"Неужели Кайон проболтался?" — сердито подумал Ринтын.

— Ты помнишь стихи Блока о поэтах? — продолжала Маша и прочитала:

И плакали горько над малым цветком,

Над маленькой тучкой жемчужной…

— Я этих стихов не знаю, — признался Ринтын. — В детстве у меня был друг Эрмэтэгин, капитан корабля. Он потом погиб. Я часто его вспоминаю. Он и плавать-то стал, потому что не мог сидеть на месте. Он даже любил не так, как все наши парни. Любил издали. Смотрел и любовался девушкой, как проходящим красивым кораблем. Наверное, берег слова любви. Потому что чем их дольше держишь в себе, тем они дороже становятся… И все труднее их высказать вслух. Эрмэтэгин очень любил Блока, но почему-то этих стихов я от него не слышал.

— Хочешь, я их прочту тебе целиком?

Маша читала, а Ринтын смотрел на тучи, которые цеплялись за тонкий золотой шпиль Петропавловской крепости.

— Ты слушаешь меня, Толя? — спросила Маша.

Ринтын кивнул.

— Нет, ты о чем-то своем думаешь, — сказала Маша. — Верно? Скажи.

— Но ведь ты умеешь отгадывать мысли, — отшутился Ринтын, и Маша поняла, что не надо настаивать.

Так они ходили от моста до моста, пока не наступил вечер. С Балтики поднялся холодный ветер, погнал редкие сухие листья по мостам, проспектам и набережным.

— Скоро будет снег, — сказал Ринтын и задумчиво добавил: — А у нас сейчас вовсю пурги дуют…

— Мне хотелось бы побывать на твоей родине, — сказала Маша. — Только это очень далеко.

— Да, далеко, — вздохнул Ринтын. — Странно, но в прошлом году мне Чукотка казалась ближе, чем теперь. Время идет, и будто расстояние прибавляется. Как далеко мы будем от своей родины к окончанию университета!..

Ринтын и Маша расстались поздно вечером.

И хотя ничего определенного не было сказано, Ринтыну было легко и радостно. Он быстро поднялся к себе на пятый этаж, открыл дверь в комнату и остановился в удивлении: стоя на коленях перед своей кроватью, Ласло швырял в раскрытый чемодан пожитки и, никого не стесняясь, плакал. В комнате каждый занимался своим делом, но все это было так неестественно и напряженно, что Ринтын почуял неладное.

— Что случилось? — спросил он у Кайона.

— Им не разрешили пожениться, — шепнул Кайон.

— Кому?

— Соображать надо, — сердито ответил Кайон. — Ласло и Наташа. Разные подданные.

Ринтын не понял:

— Ну и что же?

— Да что ты? И вправду не понимаешь? В разных государствах они живут.

— А какое это имеет отношение к любви? — недоумевал Ринтын.

— Чудак ты! — решительно заявил Кайон. — Наивный человек!

Ласло в тот же день уехал из Ленинграда, вернулся к себе в Будапешт. А Наташа ушла с северного факультета и навсегда исчезла из поля зрения Ринтына. Со временем образ ее стерся в его памяти, но стоило представить себе далеко ушедший день, как в груди поднималась светлая грусть, сердце щемило, и это было удивительно, потому что ничего между ними не было, только один-единственный поцелуй.

17

Это была настоящая зима. В феврале морозы доходили до тридцати градусов. Иностранцы завидовали Ринтыну и Кайону:

— Вы северяне. Вам, наверное, эта стужа нипочем.

Друзья старались держать марку и гордо шагали по обледенелой набережной, стараясь не отворачиваться от острого, выжимающего слезу морозного ветра.

День начинался в голубой полумгле, как в ледяной пещере айсберга. Электрические огни потускнели, как луна перед ненастьем. Деревья заиндевели.

Обилие голого камня и полное отсутствие снега на черных тротуарах усиливали стужу. Так пронзительно холодно бывает только на горных вершинах, где ветер со скал начисто сметает снег.