Время собираться

Жизнь представлялась Верну короткой штукой. Он никогда не жил с ощущением вечности, протянувшейся перед ним. То, что ему хотелось, он рассчитывал получить в отрезок времени столь короткий, что он практически видел его конец. И вовсе не воображал, что та жизнь, которая ему по вкусу, будет продолжаться всегда. Глядя на молчащую девушку, он ждал и готовился к следующему шагу, к знаку, который даст ему понять, оставаться или отчаливать. На другом конце комнаты как раз появилась длинноволосая блондинка: она только что вошла и осматривалась. Стройная, большеглазая, полногрудая, она стояла и ждала. Он снова глянул на Барбару.

– Вы, наверное, думаете, что я жутко глупая, – прошептала та.

Верн снова расхохотался.

– Не возражаете, если я присяду? Вы ведь не претендуете на всю кушетку целиком или как?

Она потрясла головой. Он думал: что вы за птица, юная девушка? Похоже, довольно крепкий орешек. И еще он подумал: но это не все. Нет, далеко не все.

Он сел и поставил стакан себе на колено. Широко раздвинул ноги. Пальцы Барбары теребили нитку, торчавшую из обивки кушетки. Он следил за ней. Оба молчали. Верн знал, как непросто понять, что творится в голове у женщины, что она может выдать в следующую минуту. Он приучил себя навязываться им едва ли не силой и стремительно идти напролом. И либо бесповоротно проигрывал с самого начала, либо получал свое. Он давно уже не пытался постичь сложную работу женского мозга.

– Вы здесь всех людей знаете? – спросила Барбара.

– Некоторых. Я ведь не в Касле живу. Я из Нью-Йорка. Сюда приехал ненадолго отдохнуть от дел. Пора возвращаться.

– Вы из Нью-Йорка? А что вы там делаете?

– Работаю на радио. Даже веду программу о джазе. «С миру по нитке» называется. Неужели не слышали?

– Я из Бостона. «С миру по нитке»? И что у вас за джаз?

– Музыка для музыкантов. Прогрессив. Не какой-нибудь дудл-ди-допдоп, а настоящие джазовые эксперименты. Рейберн, Ширинг. Брубек.

– А Новый Орлеан, Чикаго?

– Есть немного, иногда и на них поступают заявки. Джаз – вещь становящаяся, не забывайте. Нельзя вечно писать и играть музыку, которая умерла. И новоорлеанский, и чикагский джаз были продуктами определенной среды. Чикагский джаз родился в дешевых клубах и барах времен депрессии, это прошло. Джаз – отражение времени, как и любая музыка. Сегодня так же невозможно искренне играть чикагский джаз, как Дариус Мийо не может писать как Моцарт.

На лице Барбары отразилась внутренняя борьба.

– Но разве такие люди, как Ори или Банк Джонсон…

– Были хороши. В свое время. И Бах был прекрасный композитор. Но это не значит, что все должны и дальше писать как Бах. Я хочу сказать, что…

И тут же осекся, ухмыляясь.

– Может, нам лучше не говорить о джазе. По-моему, мы не сойдемся во мнениях.

– Вовсе нет, – сказала Барбара. – Продолжайте. У вас своя программа? В какое время она идет?

– В девять вечера по четвергам. Обычно я ставлю пластинки и радиозаписи. Иногда приглашаю живых музыкантов. В последний раз их было пятеро. Квинтет Эрла Питерсона. Знаете?

– Нет.

– Прогрессив, но мягкий. Многим напоминает Дебюсси.

– Я плохо знаю классику.

– Терпеть не могу это слово, – сказал Верн. – От него пахнет музейной пылью. Да и вообще, какой Дебюсси классик? А как насчет Генри Ковелла? Или Чарльза Айвза?

Он видел, что она понятия не имеет, о чем он говорит. И потихоньку подбирал ей место в своей классификации. Ему стало легче. Для него не существовало женщин как индивидуальностей, каждую из которых следовало разгадать. Женщины были типами, разновидностями. Стоило ему понять, к какому типу относится та или иная из них, и общение с ней сильно упрощалось.

– Послушайте, что играют сейчас, – сказал он вдруг. Пары перестали танцевать и расселись вокруг проигрывателя слушать.

Барбара прислушалась. Пару минут спустя она повернулась к Верну.

– Все, что я слышу, – это много грохота.

Двое-трое слушателей, встревоженные звуками ее голоса, обернулись и уставились на нее. Она ответила им взглядом в упор.

– Осторожно, – шепнул Верн. – Они на это молятся. Это здешний божок.

– Что это?

– Концерт Бартока для двух фортепиано и ударных. Требует привычки. Как сыр с плесенью.

– Мне нравится кое-что из симфоний Бетховена.

Когда пьеса закончилась, появились Пенни и Феликс. Поздоровались с Верном.

– Вы знакомы с Барбарой? – спросила Пенни.

– Познакомились только что. Под звуки барабанов и цимбал.

– Мне не нравится эта вещь Бартока, – сказал Феликс. – Не вижу в ней смысла. Кто бы что ни говорил.

– А откуда вы друг друга знаете? – возмутилась Барбара. – Здесь все со всеми знакомы, кроме меня.

– Ты сама виновата, – ответила Пенни. – Вечно ты отбиваешься от компании, а потом жалуешься. Мы познакомились с Верном, как только пришли. Ты, кажется, задержалась, чтобы написать домой.

– Принести кому-нибудь выпить? – спросил Феликс.

– Мне не надо, – ответила Пенни. – Если я выпью еще хоть что-нибудь, то упаду. Надо сказать Тому, чтобы смешивал послабее. Впереди еще два часа.

В толпе зашевелились. Какой-то человек ходил от группы к группе, собирая деньги.

– Это еще для чего? – спросил его Феликс.