Время смерти

В дверь нерешительно постучали. Должно быть, кто-то из младших офицеров. Нужно впустить.

Вошел капитан второго класса Зария Симич — профессор Зария, столь серьезным он его не видел никогда прежде.

— Разрешите, господин воевода, если вы не очень заняты.

— Садитесь, профессор. Рассказывайте. — Он угостил его сигаретой и сам зажег ее.

— Мы теперь стали великим народом. Великим европейским народом. Это эпохальное событие, господин воевода.

Мишич морщился, словно его царапали по лицу: неужели кто-то сейчас может произносить такие слова? Однако непривычная задумчивость гостя помешала ему прервать его.

— После побед над Турцией и Болгарией, а ныне и над Австро-Венгрией мы, сербы, в историческом смысле стали подлинно народом. У нас есть и великие поражения, и великие победы. Мы завоевали право иметь собственное достоинство. И заблуждения. Да. В нашей истории, господин воевода, есть все, чем богата история великих народов. Важные истины и глубокие тайны. Великие личности, сильные люди. Созданы условия для возникновения большой литературы, искусства, философии. Понимаете, господин воевода, если у народа нет великой книги о себе, значит, ему нечего помнить. Вы не согласны со мной?

— С вашей точки зрения, дела, может быть, обстоят именно так. Однако я считаю, что на войне нетрудно выиграть бой. Кто готов к смерти, может в войне победить любого. Гораздо труднее войной добиться мира и справедливости. Спокойствия в мире, профессор.

— Независимо от того, как будут развиваться события, я убежден: мы выиграли войну.

— Я в этом пока не убежден, — ответил Мишич очень тихо.

— Но Сербия, которая за четыре месяца дважды сокрушительно громила армию Австро-Венгерской империи, дважды выбрасывала ее за свои границы, для истории войну выиграла. Я говорю, для истории! А сейчас это самое важное.

Воевода Мишич встал и, открыв дверь, крикнул:

— Драгутин, два липовых чая! И кофе, пожалуйста! — Снова закрыв дверь, подошел к печи и повернулся к огню спиной.

— Вы не согласны со мной, господин воевода?

— Со своей точки зрения вы, вероятно, правы.

— Понимаете, что самое главное? — Профессор Зария поднялся со стула, шагнул к нему. — Косово померкнет в наших душах. Да. После таких побед, по моему глубочайшему убеждению, мы уже не являемся несчастным народом. Наши песни будут иными. И ругательства изменятся! Мы перестанем быть злобными, мелкими, хитрыми. Мы станем, возможно, наглыми и дерзкими, но после стольких страданий у нас есть право и на дерзость. Серб больше не будет чувствовать себя перед Европой человеком низшей расы, балканцем. А Европа больше не будет его презирать.

— Я не люблю, профессор, когда часто произносят слово «победа». Так же как не выношу слово «катастрофа», — после долгой паузы сказал воевода. — Эти слова сопутствуют чрезмерным чувствам: восторгу или отчаянию. Чувствам мучительным и опасным, профессор.

— Коль скоро вы позволили мне вести такой разговор, я должен вас спросить: неужели вы, господин воевода, не ощущаете себя сегодня победителем?

Воевода Мишич подошел к окну и стал смотреть в мутный, рассеянный свет уличных фонарей. В городе — стрельба, песни, крики.

— Не знаю я, дорогой профессор, чьих рук дело эта наша победа. Мертвым, разумеется, принадлежит наибольшая заслуга. — Он помолчал, потом повернулся к собеседнику. — Во всяком случае, моему противнику фельд-цегмейстеру Оскару Потиореку принадлежит ничуть не меньшая заслуга в этой нашей победе, чем мне. А он, должно быть, сегодня чувствует себя страшно несчастным человеком.

— Вы слышите радость исстрадавшегося, измучившегося народа? У Валева отошло сердце, господин воевода, — произнес Зария почти шепотом, и глаза его увлажнились.

— Слышу. Так и должно быть. Эта радость заслуженная. Но я-то вот человек незадачливый. Не умею радоваться. Таким уж я родился.

Драгутин принес чай и кофе; они перешли к столу, пили молча. Воевода Мишич не допил свою чашку, склонившись над столом, так же негромко он продолжал:

— Я пришел к убеждению, что великие военные победы и события, которые история провозглашает победами, принадлежат потомкам. Они имеют право ими пользоваться и наслаждаться. Современники же ни в коей мере. Так я считаю. Только мародеры, властолюбцы и честолюбцы ищут личной корысти в военной победе. В победе народа. Вы не согласны со мной? — Он поднял голову и посмотрел на собеседника — тот стал еще более озабоченным.

— Это великие принципы, господин воевода. И я счастлив, что слышу их сегодня от вас. Понимаете, природе человека свойственно возмещать каждую жертву, каждое усилие. Платить за нее. Простите, я грубо выразился.

— Я вас хорошо понимаю. И в нашей истории, и в истории других народов, я давно пришел к этому выводу, из борьбы за свободу пользу извлекает только тот, кому свобода вовсе и не нужна. Тот, кто за нее даже не сражался. — Он умолк. Допил свой чай. И встал из-за стола. — Пора спать, профессор.

Капитан второго класса Зария Симич отдал ему честь, неохотно, устало, похоже разочарованный.