Время смерти

Связь оборвалась, но генерал Мишич не отнимал трубки от уха: вдали возбужденными голосами перекликались телефонисты, как будто их кто-то душил. Перед зданием штаба армии мостовая отзывалась на перестук конских копыт — вестовые доставляли донесения своих штабов и вновь отправлялись на позиции. Какой необходимый приказ позабыл он еще отдать по армии? Спать! Да, да, спать! Этот сон завершится рассветом для Первой армии. Он повернул ручку телефона

— Алло, Дринская! Говорит Мишич. Неужто вы, Крста, еще всех дел не переделали? Чтоб через десять минут все спали. Немедленно уложите командиров полков. Спокойной ночи, Дринская! Я вас сам разбужу… Алло, Моравская дивизия! Почему вы, Люба, не спите? Спят даже перед свадьбой, а тем более перед такой великой битвой. Ложитесь сейчас же и отдыхайте получше. Спокойной ночи, Моравская!.. Дайте мне Дунайскую первой очереди. Кайафа, ваша дивизия спит? Очень жаль, что я вас разбудил. Так вышло. Я тоже плохо верю в дела, которые делают до самой полуночи. Это поэтам и актерам положено колобродить за полночь. Да, политикам и игрокам тоже, вы правы. А пахари, скотоводы, ремесленники, как и мы, солдаты, все, кто исполняет тяжелую работу и живет всерьез, рано ложатся и рано встают. Приятного сна, Кайафа. И всей Дунайской!.. Пожалуйста, дайте командира Дунайской дивизии второй очереди. Отчего вы еще не в постели, Васич?

— Не думаю, что я сегодня усну, господин генерал.

— Как это вы смеете не уснуть сегодня, Васич?

— У меня на столе донесение, которое через несколько минут будет вам доставлено обычным путем.

— Зачитайте мне его сейчас.

— Я глубоко и всесторонне обдумал план нашего завтрашнего наступления. И по-прежнему, как и на совещании в штабе армии, убежден, что самое лучшее — встретить противника на подготовленных для обороны позициях, разбить его и только потом перейти в наступление. Это вернейший путь к успеху и спасению Сербии.

— Говорите, говорите, Васич, я вас слушаю.

— Все свои серьезные соображения я сообщил вчера.

— Серьезные знаю. Вы мне расскажите о тех, что вам кажутся несерьезными, но гудят в голове и стонут в душе.

— Я даже сегодня ночью не могу поверить в то, что в самом большом риске заключается наибольшая мудрость.

— Скажите мне, Васич, все, пусть самое скверное, что вы думаете обо мне. Вы благородный человек, я хочу услышать.

— Я выскажу вам это, господин генерал. Вы, к сожалению, не понимаете, что величие человека вовсе не адекватно величине его заблуждения. В этом заключается и ваша, и наша роковая ошибка.

— Может быть. Спасибо, Васич. Только что тут поделаешь? Мир так устроен, что люди, больше других заблуждающиеся, нередко являются людьми, облеченными наибольшими правами. К счастью для Первой армии и для нашего народа, мои заблуждения и мои права могут продлиться лишь несколько дней. А сейчас, пожалуйста, прикажите штабным ложиться спать, сами немедленно тушите лампу и ложитесь. Закройте глаза, слушайте звуки ночи, спите. Я вас разбужу. Спокойной ночи, Васич!

И опять держал трубку, слушал завывания и свист далей, этих ужасающих, огромных непознанностей, где зародится спасение или осознание заблуждения, конец полномочий командующего. Да, нужно спать! Спать, а не грезить. Спи, Первая армия!

Он опустил трубку на рычаг и вышел в коридор проверить, спят ли Хаджич и остальные офицеры. Потрескивали лампы, тени плясали по стенам, одолеваемые сном часовые и посыльные встрепенулись, вытянулись. Этим он приказать не может: спите, солдаты. Мир так организован, что всем людям разом спать не удается. Поеживаясь от холода, вернулся к себе, взял со стола часы и погасил лампу.

Если ты, Вукашин, уже понимаешь, что не является моим правом, то понимаешь ли ты, что меня одного ожидает, если Первая армия потерпит поражение? Позор. Да, вечный позор. В этом наказание для командующего потерпевшей поражение армии. Удел рядовых солдат — страдания и муки, но они могут жить и пережить их. Позор, павший на голову командующего разбитой армии, нельзя перенести и пережить. Все помнят о нем. Если б ты, Вукашин Катич, знал, как мне страшно сегодня ночью. Сегодня я самый большой трус во всей Первой армии. Подобного страха не испытывает никто. Ни одному из солдат Потиорека неведом такой страх, как мне, друг.

Медленно, как можно тише, чтобы не слышать самого себя, подошел он к кровати, столь же тихо лег, не раздеваясь, беззвучно накрылся одеялом и шинелью поверх него: озноб не проходил. Он стиснул в кулаке часы, дабы заглушить их голос. Если б в его ладони вместо часов была сейчас прядь волос Луизы, а вместо тиканья он слышал бы ее дыхание, он уснул бы тотчас. От дрожи не избавиться: выгнулись Рудник и Сувобор, колышутся гребни, куда-то погружаются и выныривают вершины гор, меняют свой путь реки и сливаются дороги. Стучит зубами земля.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1