Время рискованного земледелия

– А что думать? – Беляев распаковал болгарку, прикрутил к ней отрезной круг и теперь аккуратно ножиком срезал пену, чтобы добраться до замка. – Коллекторы. Понабрали шпаны, вот и безобразят.

– Жаль, меня дома не было. – Сосед мечтательно зажмурился. – А что, много должен?

– Много – не много, отдавать не с чего.

– Вот и не отдавай. Придёт время, всех этих ростовщиков из страны выметем, всю плесень выжжем. Дурят буржуи, как при Адаме Смите. Термины новые изобретают, а как не было в мире справедливости, так нет её, и похоже, если не проснётся русский человек с его бесконечным терпением, так и не предвидится. А общество давно ставит вопрос о формализации закрепления примата социального над финансовым. Это уже смена общественной формации.

Чувствовалось, что сосед был выпивши и потому сел на любимого конька. Ещё до ОМОНа Валера Шахрай защитил кандидатскую по математике. Но когда в стране кончилась наука, ушёл в менты, дослужился до майора, бросил это дело и переехал в Москву. Теперь торговал чаем, возил его из Китая, имел постоянную клиентуру.

Про кандидатскую, скорее всего, Шахрай врал. Не был он похож на кандидата наук, дай-то бог окончил вуз. Может, и была когда-нибудь такая мечта, но так мечтой и осталась. Обычный волжский мужик, однажды переселившийся в Москву, такой же, как и другие, бывший мент, что щедро отразилось и на внешности, и на разговоре, и на характере.

Беляев включил болгарку. Искры красивым фонтаном ахнули из-под звенящего круга, и в тонкой жестянке китайской двери появилась аккуратная прорезь, через которую можно было разглядеть белую сталь задвижки.

– Как считаешь, возьмёт?

Сосед встал с табурета и подошёл ближе.

– Должна. Там ригель сколько?

– Миллиметров восемь-девять.

– Девять – не девятнадцать. Если сто двадцать пятый круг достанет, должна взять. Повезло ещё, что фланец резать не придётся. Давай, не менжуйся!

Беляев хмыкнул, поправил очки, и круг с визгом вошёл в сталь щеколды. Болгарка справилась с кованой сталью меньше чем за минуту. Не дожидаясь, пока щель застынет, Беляев дёрнул за ручку, хрустнуло, полетели хлопья монтажной пены, и дверь открылась.

– Ну, заходи, что сидишь, – позвал он Шахрая.

Потом, когда уже выпили по стакану водки и вышли курить на балкон, Беляев признался, что переезжает.

– А речка на твоей ферме есть или озеро?

– Есть. – Беляев вспомнил мост, через который они переезжали. – Есть речка. И ещё в середине деревни, за огородами, не то озеро, не то пруд.

– Вот и хорошо, караси, наверное, есть. В этом году я без отпуска, оптовики красноярские кинули. Хорошо, я с китаёзами сам знаком. Гоняюсь теперь то в Сычуань, то в Юньнань, а то и вовсе на Тайвань полечу. К матери в Тутаев выбираюсь по два раза в месяц, что, конечно, непорядок. А к следующему маю разгребу да приеду. Чтоу вас там ещё хорошего?

– Источник святой есть. Говорят, на опорно-двигательный аппарат влияет.

Беляев заулыбался. Ему вдруг стало хорошо. И оттого, что вот так здорово он придумал с домом, и оттого, что приедет к нему Шахрай и они вместе пойдут на рыбалку, и просто от водки.

2

Первым делом Беляев занялся огородом. Купил электрическую косу, удлинитель и три дня косил уже высокую, почти в пояс, набравшую к середине мая силу траву. Участок оказался узким и длинным. В первый приезд Беляев его особо не рассмотрел, а тут уже закончился пятидесятиметровый кабель, а до опушки леса, где стояла покосившаяся, с дырявой крышей и ржавой трубой банька, оставалось ещё изрядно. Выручил Пухов, предложив запитаться от розетки на столбе в своём огороде.

– Я смотрю, круто взялся. Сажать что будешь или просто? Если картошку, дам тебе два ведра пророщенной, у меня осталось.

Беляев не отказался. Следующие пять дней с самого спозаранку, когда только-только начинала звенеть в хрустале летнего утра за высоким серым забором пилорама, и до позднего вечера, когда зажигалось вдоль единственной деревенской улицы электричество, терзал он лопатой одичавшую без любви и ухода землю, почти целину. Руки и спина болели. По утрам вставал он с оказавшейся неудобной кровати с трудом, охал, молол кофе, ставил на плиту старый итальянский кофейник с оплавленной ручкой, умывался во дворе из рукомойника, наскоро завтракал и вновь спешил на огород.

Как обленившихся толстых щенят за шкирку, поднимал Олег за спутанную прошлогоднюю траву мохнатые тяжёлые комья дёрна и тряс, оббивал о лопату, сорил жирными земляными комками, сеял землю в землю. Наконец перекопал получившийся огород, тяпкой разбил крупные куски глины, перемешал с песком и землёй. Вспомнил бабкины уроки, натянул между колышков бечеву. Устроил канавку на полштыка, примостил в землю аккуратные соседовы клубни с белыми длинными усами, тяпкой выровнял, переставил колышки, прорыл следующую канавку, потом ещё одну, ещё. За неделю получилось у него неплохое картофельное поле двадцать пять на двадцать метров и ещё, чуть в стороне, несколько грядок под зелень.

Пухов иной раз посматривал из-за забора и качал головой.