Время прощаться

Моя мама была ученым и одно время даже занималась изучением памяти. Это исследование являлось частью ее работы, посвященной слонам. Знаете старую поговорку «Слоны никогда и ничего не забывают»? Это установленный факт. Если нужны доказательства, я готова представить все данные, собранные мамой. Я, как говорится, практически выучила их наизусть. Результаты своих исследований она публиковала в серьезных журналах: память связана с сильными эмоциями, и негативные моменты навсегда врезаются в память (как будто написанные нестираемым маркером на белой стене). Воспоминания о душевных травмах забываются или настолько искажаются, что их невозможно распознать, либо же превращаются в большое размытое белое «ничего», которое возникает у меня в голове, когда я пытаюсь сосредоточиться на событиях той ночи.

Вот что мне известно:

1. Мне было три года.

2. Маму нашли на территории заповедника без сознания приблизительно в двух километрах от тела смотрительницы. Так записано в протоколе полиции. Ее доставили в больницу.

3. Обо мне в полицейском протоколе не сказано ни слова. Но позже меня забрала к себе бабушка, потому что мой отец слетел с катушек, когда узнал о смерти смотрительницы слоновьего заповедника и обнаруженной без сознания жене.

4. Ночью мама пришла в себя и сбежала из больницы.

5. Больше я ее не видела.

Иногда жизнь представляется мне двумя вагонами, которые столкнулись в тот момент, когда исчезла мама, – но когда я пытаюсь понять, как же они были изначально сцеплены, раздается пронзительный неприятный скрежет и голова резко отбрасывается назад. Я знаю, что когда-то я была белокурой девочкой, которая бегала как заведенная, пока мама что-то бесконечно записывала о слонах. Сейчас я выросла и стала слишком серьезным для своего возраста ребенком, умным не по годам. Однако, несмотря на внушительные познания в точных и гуманитарных науках, я чувствую себя беспомощной, когда дело касается повседневной жизни: например, не знаю, что Wanelo – это веб-сайт, а не название модного бренда. Если восьмой класс – это микрокосмос социальной иерархии подростков (а моя мама наверняка воспринимала бы его именно так), то знание наизусть всех пятидесяти слоновьих стад, обитающих в Тули-Блок в Ботсване, не может соперничать со знанием биографий всех участников англо-ирландского бойз-бенда One Direction.

И дело не в том, что я чужая в школе, потому что единственная сирота. У нас учится много детей из неполных семей, детей, которые не общаются с родителями, детей, чьи родители сейчас живут с новыми семьями и новыми детьми. Тем не менее у меня в школе нет настоящих друзей. В столовой я сижу в самом дальнем углу, ем то, что приготовила мне бабушка, в то время как девочки, которые пользуются успехом, – которые, клянусь Богом, называют себя «ледышками»! – болтают о том, что вырастут и станут работать в компании «Оу-пи-ай»[2], где будут создавать цвета лаков для ногтей и давать им названия известных фильмов: «Алый предпочитает блондинок», «Фуксия для хороших парней». Возможно, пару раз я и попыталась что-то сказать, но, когда я открывала рот, они обычно смотрели так, будто от меня воняло, – их носики морщились, и девочки возвращались к прерванному разговору. Не могу сказать, что страдала, оттого что меня не замечали. По-моему, у меня есть более важные дела.

С другой стороны, воспоминания о мамином исчезновении такие же обрывочные. Я могу описать свою новую комнату в бабушкином доме, где стоит большая девичья кровать – моя. Маленькая корзинка на прикроватной тумбочке почему-то наполнена розовыми пакетиками со «Свит-энд-лоу», хотя поблизости кофеварки не видно. Каждый вечер, даже еще до того как я научилась считать, я заглядывала в корзинку удостовериться, что пакетики на месте. И до сих пор продолжаю заглядывать.

Я могу рассказать, как вначале ездила проведывать папу. Коридоры в больнице «Хартвик хаус» воняют нашатырем и мочой, и даже когда бабушка подталкивала меня к разговору с отцом, я присаживалась на кровать и дрожала от самой мысли о том, что нахожусь рядом с человеком, которого узнаю́, но совершенно не знаю, а он не говорит и не двигается. Я могу описать, как из его глаз сочатся слезы, и это кажется мне вполне естественным и даже обыденным явлением – так же «потеет» холодная баночка с содовой жарким летним днем.

Я помню мучавшие меня кошмары, но на самом деле это были не кошмары – просто меня разбудил от глубокого сна громкий трубный рев Моры. Даже несмотря на то, что в мою комнату вбежала бабушка и объяснила, что слониха-матриарх живет в сотнях километров от нас в новом заповеднике в Теннесси, у меня было такое чувство, словно Мора пытается мне что-то сказать, и если бы я умела говорить на ее языке, как умела моя мама, я бы поняла.