Время Полицая

Как-то раз, в районе трех ночи, в казарму заглянул Полицай. Ося дал знак, и сборище стариков успело вовремя разбежаться по койкам. В кабинете остались лишь пивные бутылки, дым коромыслом и …Ося на капитанском мостике.

Вернее, он попытался закрыть дверь, тоже дал деру в спальный кубрик, но не успел. Полицай его поймал на полдороги к кровати. Поймал и попросил открыть кабинет начальника автослужбы. Ося открыл.

Увидев следы импровизированного пиршества, Полицай картинно удивился:

– Че это за бардак, чувак, бл? – спросил он у Оси. На прапорщике были погоны с двумя крупными самопальными звездами, широкополая генеральская фуражка и яловые, стоячие словно капсулы снарядов сапоги. Полицай чувствовал себя не меньше, чем генерал-лейтенантом: – Чем ты тут занимался, нах, План, блн?

– Плакат рисовал. – Ося кивнул на огромный лист ватмана, на котором стояло пиво, картошка, печенье, вафли, ну, и так далее.

– Не понял… – Полицай офигел от того, насколько этот жид беззастенчиво брал его на понт. – Ты че, чувак?!

Без замаха, но точно каблук ялового сапога впечатался в ногу солдата Блана. У Оси отключился голос: полное впечатление, что на пальцы свалилась бетонная плита с длинными гвоздями, – от дикой боли он полетел на пол.

– Наколоть хотел, да, бл? Вставай, жидок. Че телишься? Другую давай сюда, нах, – попросил Полицай, имея в виду ногу.

Ося отполз к двери, не позволив Полицаю размазать себе вторую подставку. Тогда тот, разозлившись, тремя ударами сапога отбил ему грудину.

– … Впредь меня не накалывай, – попросил Полицай, оставляя свернувшегося, как улитка, солдата Блана. – И не дай божок, стуканешь, блн, ясно? У меня давно по тебе руки чешутся. А стуканешь, нах, я тя и в Африке достану.

Перешагнув через Осю, Полицай вышел из кабинета начальника автослужбы и плотно закрыл за собой дверь.

От этих трех ударов Блан неделю не мог вздохнуть. Пальцы на правой ноге раздулись и стали в полтора раза толще, чем на левой (в сапогах этого не заметно, кроме того, Ося изо всех сил старался не хромать и никому не рассказывал: перспектива подохнуть от руки Полицая, если тот выведает, кто его "стуканул" казалась ему отвратительной).

Однако то было лишь начало патриотического мероприятия по перевоспитанию Иосифа Блана. Полицай взялся сделать из жида человека. Кое-каких результатов, конечно, его инициатива достигла – Ося, например, больше не держал в руках гитару, – но так, чтобы глубоко, основательно, – нет, этого Полицай не добился.

Завязав с песнями, Ося начал сочинять в своем кабинете не рифмованные стихи в стиле Аполлинера и в суицидальном духе Роальда Мандельштама, автора нескольких пронзительных песен, одну из которых – об Элладе – он просто боготворил. Все написанное Ося прятал, где попало, а через некоторое время выбрасывал. Продолжалось его поэтическое творчество недолго и закончилось анекдотом.

Подошел к нему однажды капитан Бочков, командир взвода управления – причем, так ласково, обходительно, что невозможно было понять, какая благодать снизошла на капитана, и как себя с ним вести, – подходит, значит, кротко улыбается и этак издалека заводит речь о пользе жизни, ее удовольствиях и радужных перспективах, ибо в девятнадцать лет, по глубокому убеждению капитана Бочкова, кончать с жизнью весьма рано, короче, совершенно необязательно Иосифу Блану, числясь в личном составе взвода управления накладывать на себя руки.

Ося растерялся. В его планы не входило накладывать на себя руки ни во взводе управления, ни где бы то ни было. Он поспешил заверить в этом совсем что-то опечаленного командира.

Тогда капитан Бочков, отвернувшись, признается, что они (кто "они" – осталось загадкой – о, позорище! – наверно, весь офицерский состав, толпившийся в кабинете средь бела дня) прочитали его письмо… к маме, о том, что он собирается утопиться в озере «Балатон», шокируя жирных валютных курортников разбухшим телом русского еврея.

Все стало ясно: "они" (черт бы их побрал) нашли в ящике стола начальника автослужбы наметки очередного творения Блана в несовершенной форме белого стиха (признаться, и без того довольно нелепого) и приняли его за "письмо к маме".

Интересно, один ли капитан Бочков был настолько проницателен и психологически точен, или "они" все посоветовались и решили, что самоубийцы, непременно перед самым актом самоубийства, отправляют маме столь неутешительную весточку?

… По крайней мере, ни за месяц до того, как исчезнуть, ни за неделю, ни за несколько часов, никто не предполагал, что Ося способен на что-нибудь этакое. Меньше всего – он сам и облюбовавший его Полицай.

Так закончилась поэтическая карьера Иосифа Блана. Однако дух творчества выкурить невозможно, и бригаде еще предстояло насладиться плодами его безграничной фантазии.

К началу августа месяца Полицай совсем достал Осю. Миша догадывался, видел синяки, но ничего не мог поделать. Идти жаловаться к комбригу, означало, лишь разжаловать себя в ефрейторы, положить крест на идее вступить в партию, а Блану бы перепало втрое больше. Накануне исчезновения Оси трусость в бригаде прогрессировала геометрически.