Время - ноль

Справа от Сергея Гринченко сидит друг, земляк и однопризывник Витька Тимрук. Левой щекой, покрытой красными бугорками угрей, Витька прижимается к вороненому стволу ручного пулемета, упертого прикладом в пол, и изображает погружение в сон. Покемарить в вертолете не получается, хотя Тимрук прославился тем, что может спать где угодно, когда угодно и в каком угодно положении, даже стоя в строю: закрывает глаза и, как Лобановский, качает маятник вперед-назад, пока не потеряет равновесие и не ткнется головой во впередистоящего. Сейчас Витька широкорото зевнет и потянется – сыграет на публику. Публика – это лейтенант Изотов и рядовой Хализов, плосколицый и с приплюснутым носом сибиряк. Оба «молодые», причем Изотов «моложе», потому что Хализов воюет на полтора месяца дольше, и его уже не прошибают такие жесты, сидит набыченный, тихо сопит, обдумывая какую-то по-сибирски безразмерную мысль, и распрямляет плечи, как по команде «смирно», когда на соседнем сиденьи пошевелится «дед» – пулеметчик рядовой Зинатуллов. Хализов – второй номер пулеметного расчета – таскает в бою коробки с лентами за Зинатулловым. Гнев «деда» для него страшнее всех угроз отцов-командиров, родного отца и душманов вместе взятых. Зинатуллов знает это, презрительно щурит злые раскосые глаза и сплевывает пережеванные спички на коробки с лентами, но если измочаленные волокна попадают на пулемет, придерживаемый двумя руками, сразу сбивает их щелчком и недобро поглядывает на Хализова или Углова, сидящего с другой от него стороны, будто они виноваты. Но рядовой Углов сам «дед», поэтому спокойненько обрабатывает пилочкой ногти – и начхать ему на Зинатуллова. Пилочка медленно елозит по длинному ногтю большого пальца, и при каждом ее движении вперед Углов сжимает губы, словно толкает что-то очень тяжелое, отчего щеки становятся шире и чуть ли не закрывают маленькие уши, плотно прижатые к черепу и будто аккуратно обгрызенные. Рост – метр девяносто два, вес – немного за центнер, а уши – как у пятилетнего ребенка. После взлета вертолета Углов спрячет пилочку и примется за галеты. Есть будет очень медленно, однако без перерыва, и если бы перелет продолжался несколько суток, пришлось бы заполнять галетами все свободное место в салоне.

Пора вертолету взлететь. Сергей Гринченко пересел поудобней и поправил «жилет», чтобы автоматные рожки в крайнем левом кармане не вдавливались в ребра. «Жилеты» шили сами из палаточной ткани. Надевался он поверх обмундирования, на спине застегивался на пуговицы или завязывались тесемки – кому как нравится, а на груди мел пять карманов: в крайнем правом лежали четыре гранаты, в остальных – по два автоматных рожка, причем в крайнем левом – сорокапатронные от пулемета Калашникова – особая ценность для десантников, достались вместе с должностью командира взвода от «деда» старшего сержанта Архипова, уволившегося весной в запас. Архипов вручил их со словами:

– Бери, «вольный стрелок»! («Вольными стрелками» называли провоевавших от полугода до года, и старший сержант подчеркивал, что Сергей Гринченко уже не «молодой»). Вернешься на гражданку, приедешь ко мне в гости и за каждый рожок выставишь по бутылке водки, а я выкачу литру навстречу, если к тому времени не угорю от запоя! – и захохотал зычно, радостно.

В брюхе вертолета зашипело и забулькало. Засвистели винты, набирая обороты. Дрожание машины передалось телу, и Сергей привычно сжал ноги. Вот и началось. А ведь перед самой посадкой отливал, последние капли выдавливал. Теперь мочевой пузырь будет раздуваться, пока не заполнит весь живот. В учебном отряде, когда кто-нибудь из солдат во время занятий по средствам сигнализации просился выйти в туалет, преподаватель, майор, считавший себя очень остроумным, советовал собрать всю волю в кулак и терпеть, а солдаты оценивали шутку по достоинству – ехидным шепотом интересовались, что делать, если вся не помещается. Из вертолета теперь не выйдешь, придется терпеть, хотя воля уже не только в кулаке, но и в животе не помещается.

Вертолет набрал высоту, полетел в сторону границы. Лейтенант Изотов припал к иллюминатору, что-то высматривая. Нечего там смотреть, земля по обе стороны границы одинакова, только на нашей план перевыполняют, а на афганской стреляют. Может быть, попадут и в кого-нибудь из сидящих в салоне. Но не в тебя. Когда часто видишь, как погибают другие, перестаешь верить, что и с тобой может случиться такое, но не так. Как не верил в детстве – не умру и всё! – а с тайной надеждой, что тебе повезет, вернешься домой живым и не калекой. Впрочем, об этом думаешь, пока летишь туда. Там некогда думать. Там надо внимательно смотреть и слушать, моментально падать или стрелять. Но особенно слушать, потому что твоя пуля – из неуслышанных.