Глядит на дверь – та сильно привлекает. Как что-то… Как киноэкран.
Открылась дверь – не распахнулась.
Она вошла.
В руке её буханка.
В глазах её…
Глядит на мужа.
На сына взгляд перевела.
Портрет так смотрит со стены.
Как лунатик – поворачивается и уходит на кухню – в прихожей будто опустело.
Возвращается. Без хлеба.
Стоит. Смотрит. Не моргает.
Руки вдоль тела – словно приросли.
– Ты, Катя, чё?.. Чё там стоишь-то?
Подходит Катя к кровати – как к пропасти, к обрыву.
Стоит. Рослая. Не по избёнке. Потолок низкий – как небо в ненастье.
– Катя, ты чё?.. Чё-то случилось?
Падает в ноги Степану Катерина и, глухо зарыдав, целует ему ноги.
– Катенька, Катя, да ты чё? Сына разбудишь. Катя, чё ты?
Молчит Катя, трясётся телом. Как земля. Содрогается.
– Я Ваську отнесу в его кроватку, – говорит Степан. – Дай мне подняться. Отнимись.
Не отпускает его ноги Катерина – играет будто. Но по глазам её – так не подумаешь. Как заболела. Или – умерла.
Переложил Степан Ваську с колен на кровать. Гладит жену по голове.
Волосы у той разметались – как от ветра.
Взял Степан жену за плечи.
– Ну, поднимайся.
Встала Катерина.
Смотрит.
На мужа.
– Я схожу в баню, сполоснусь, – сказала так – как никому.
Ушла.
Долго нет её – заждался.
Спит Васюха – в кроватке. Луна – по носу его гладит.
И тут – на улице – луна.
Вышла Катерина из бани.
Вошла в избу. Иначе, чем раньше – как в свою.
Снаружи можно увидать:
Погасли окна.
Сразу на одном из них луна разместилась – её как будто не впускают, – но она стёкол не ломает.
Со стороны можно услышать:
Не кричал этой ночью в доме никто, никто не плакал.
Была такая тишина – как на Красавице когда-то. Так замирает полнота. Пустое так не затихает.
Ни слов, ни
Бог нам в помощь.
Только в одном доме пылают окна.
Лежит в нём Василий Серафимович. Вчера ещё – яланский. Теперь – ветхий. Уничижённый. Бездыханный. Сущий уже во гробу, но не на глиняной пока ещё заимке – не добрался, никто его не подторопит. В доме, в котором родился и прожил. Прибирать будут завтра – скоро портится. Лежит – приобретает. Внимательный – познаёт. Никто к нему не обратился, не воззвал: «Старик, встань». И не встаёт. Тлеет, чтобы когда-нибудь в нетление облечься. Когда кости его взойдут, как трава, возведётся на них плоть и прострётся по ней кожа. После придёт от четырёх ветров дух и одушевит – обещано. Как древо жизни, станут дни его. Пока лежит. Свидетельствует. Зовёт нас, живых ещё, чтобы пришли взглянуть, как красота его телесная чернеет. Придут многие. Да не все. Кто-то по уважительной причине. Учитель физики, Иван Сергеевич, поедет в школу, в Полоусно. Хоть и не очень он там завтра будет нужен – так, может, кто-то полагает. Линейка в школе – дело важное. Не то, что смерть. Та – лишь тогда, когда приходит за тобой. Или за кем-то очень тебе близким.
Сидит на стуле около гроба овдовевшая. Имя её Таисья Алексеевна Плетикова, в девках Белозёрова. Яланская. Чалдонка.
Теперь:
В чёрном. Грузная. Скорбит. Никак узнать не может мужа. Замуж-то выходила вроде за другого.
По дому смерть-хозяйка ходит – значительная, ко всем присматривается – как к своим.
Ноль-два. Два-ноль. Два, или – несколько…
Пьеса заканчивается. Но все остаются на своих местах. Зрители вяло, приличия ради, требуют автора – вроде положено – или поаплодировать ему, или освистать.
Автор выходит, неловкий, неуклюжий, с любовью низко кланяется актёрам, давно ему, похоже, знакомым, отдельно и ещё более почтительно – исполнителю главной роли, лежащему в домовине. Затем поворачивается застенчиво к публике и произносит в зал косноязыко:
– Помолитесь за нас, немощных и грешных, за живых ещё и отошедших.
– Господи! Господи! Господи! Господи! – кто-то из зрителей, наверное, так помолился.
Таха
(зарисовка в полутонах)
Аспожинки.
Унылая пора! очей очарованье. Приятна мне твоя прощальная краса.
Увы, увы! и мы пристрастны. Привязан к миру я, словно язычник, на пуповине у него верчусь, болтаюсь, так что и голова иной раз даже кружится, как сильно. Но, по Григорию-то Богослову, «я – земля и потому привязан к земной жизни…». А что там у него дальше следует, пока, пожалуй, и не доскажу. Сейчас не вспомню.
Печаль небесная, сквозная, проникающая, её, как бабочку, сачком, ладошкою ли не поймаешь, щепоткою из воздуху не выхватишь, как паутину, в горсть не возьмёшь, в карман её не спрячешь, сердце снуёт в ней, словно ласточка перед отлётом над деревней; душа, как лист осиновый, трепещет, будто зовёт, зовёт её подспудно кто-то, она, сиротская, и откликается.