Время молчать и время говорить

Вызов на допрос напоминал тайные ритуалы масонских лож. Бесшумно открывалась кормушка, надзиратель тыкал пальцем в одного из заключенных в камере и полушепотом спрашивал: "Фамилия?" Если было непопадание, он тыкал пальцем в другого. Этот стиль показался мне вначале признаком бюрократической тупости, но вскоре я понял, что ошибался. Это был один из элементов тщательно продуманной системы. Пользуясь таким способом вызова, надзиратель, ошибившись камерой, не мог случайно выболтать фамилию другого заключенного, чаще всего – твоего ближайшего соседа.

Мой сокамерник, карманный вор Максим Бутин, станет однажды невольной жертвой этих вызовов шепотом. Когда откроется кормушка и палец надзирателя выстрелит в его сторону, он, психологически настроившись на ту же игру, также полушепотом ответит "Бутин". В условиях полушепота сходство фамилий будет достаточным, чтобы утащить бедного Максима на допрос вместо меня.

Контактов с обслугой в Большом доме у нас не было совершенно. Я всегда получал пищу через кормушку из рук надзирателя и ему же возвращал грязную посуду. Мне и в голову не приходило, что в эту минуту рядом с надзирателем стоит уголовница из обслуги и, зачерпывая поварешкой суп из бачка, передает миску с супом ему в руки. Я никогда не слышал голоса ни одной из них, ибо говорить во время раздачи им было запрещено, а они дорожили своим местом в обслуге. Лишь однажды, случайно, возвращаясь с допроса, я увидел издалека эту процедуру в одном из коридоров. Меня сейчас же затормозили, а женщину из обслуги поставили в нишу лицом к стене. Никаких контактов ни с кем – ни зрительных, ни слуховых. Водя нас по коридорам, надзиратели цокали языками, щелкали пальцами, звенели ключами, извещая о нашем приближении. Перед каждым поворотом коридора они задерживали нас и высовывались за угол, чтобы убедиться, что путь свободен. Выводя нас на лестницу и не имея возможности проверить, вся ли она свободна, надзиратель звякал ключами и цокал до тех пор, пока откуда-то издалека, снизу, не получал разрешения: "Давай!"

Система работала бесперебойно, и корпусные отвечали за ее четкую работу. Они же сообщали следователям о нашем поведении в камерах, обо всем увиденном и подслушанном возле дверей камер. Каждый из нас должен был в одиночку встретить свой тяжкий час, и ничто не должно было помешать согнуться тому, кто к этому склонялся.

4

СУДЬБА – ИНДЕЙКА, А ЖИЗНЬ – КОПЕЙКА

Мой третий день в Большом доме все еще подходит к концу. Он все еще не кончился. Мои изолированность и одиночество дополняются тем, что третий день я не читаю газет и не слышу радио. Наверное, впервые за всю свою сознательную жизнь я целых три дня не вижу и не знаю, что творится на нашем ближнем Ближнем Востоке.

Иду на мелкую хитрость и прошу у надзирателя бумагу для туалета. Как я и предполагал, он приносит мне кусок газеты, но предварительно рвет ее на такие мелкие кусочки, что даже для зайца они были бы малы. Терпеливо выкладываю на койке мозаику из десятков обрывков, совмещая их по форме обрыва и содержанию. Наконец, газета реставрирована. В моем распоряжении оказалась нудная статья об успехах в промышленном строительстве, да еще довольно несвежая. В добрые старые времена я бы в лучшем случае прочел половину заголовка. Сейчас я прочитываю всю статью, от начала до конца.

Но мой третий день еще не кончился. Открывается кормушка.

– Приготовьтесь с вещами. Матрас и подушку возьмите с собой.

Куда? Сегодня кончается третий день. Неужели домой?… Нет, в стране чудес этого не бывает. Меня выводят и тут же открывают соседнюю камеру. Номер 196. С новосельем! Теперь будем жить еще на одну камеру дальше от ленинской[5]. Зато теперь уж нет сомнений, какую бумагу подписала тогда Катукова. Отныне я уже не подозреваемый, а обвиняемый. Отныне мой единственный выход из Большой дома только на этап – оправданных политических СССР не бывает.

Вхожу в сто девяносто шестую и сразу вижу: мое одиночество кончилось. На одной из двух коек камеры сидит по-турецки симпатичный парень в спортивном костюме с модной прической. Володя Веселов, мой первый сокамерник.

До самого отбоя я слушаю рассказ Володи. Еще много таких услышу потом. О себе я не рассказываю другим, сам же слушаю всегда с любопытством. Русская история и история русских складывается из этих бесхитростных фрагментов.

Крановщик Ленинградского торгового порта Володя Веселов – подследственный, как и я. Его обвиняют в валютных операциях с иностранцами, поэтому его следствие ведет КГБ и он находится в Большом доме, а не в уголовной тюрьме Кресты. У Володи это не первая ходка, и он боится, что на него оденут полосатый ватник, т.е. признают по суду особо опасным рецидивистом.