Время хищных псов (СИ)

- Да. Гундольф, знать о чем и как человек чувствует - это гораздо важнее и информативнее, если можно так сказать, чем знать о чем и как человек думает. Эмоции - они всегда содержат в себе гораздо больше, чем голые мысли. И телепата, не способного улавливать чувства, обмануть гораздо легче, чем эмпата, не умеющего читать мысли. Разум проще контролировать, нежели сердце.

- Я думал, наоборот. Впрочем, тебе виднее. А что ты сама думаешь о том, что сказал дядюшка? Про слишком высокую цену за чистую совесть.

Арна на минуту задумалась и потом заговорила, тщательно взвешивая каждое слово.

- Я думаю, что разумный, способный по-настоящему, а не в качестве оправдания собственным желаниям, приносить свою честь, свое нежелание творить зло, на алтарь торжества добра, справедливости и жизни - достоин величайшей награды, какой он только мог бы пожелать, - медленно произнесла она. Перед внутренним взором девушки стояло лицо лорда Птицы, убитого ею.

- Какой же награды может желать для себя человек, совершающий подлость во имя торжества справедливости? - чуть насмешливо спросил Гундольф.

- Забвения, - коротко ответила Арна.

- Забвения?

- Да. Бывает так, что ради великого блага приходится идти на преступление против своей совести, поступаться честью ради жизни и счастья других. Это великий подвиг, но… Вряд ли можно желать в награду за этот подвиг чего либо, кроме как чтобы этот подвиг навсегда стерся из памяти разумных, равно как и тот, кто этот подвиг совершил.

- Забвение… - негромко проговорил рыцарь, словно пробуя слово на вкус. - Никогда бы не подумал.

Наступила тишина, прерываемая лишь тиканьем часов. В этой густой, наполненной мыслями и чувствами тишине прошли долгие пятнадцать минут.

- Наверное, я все же пойду спать, - Арна поднялась с кресла, взяла со столика стакан воды и, подумав, поставила его обратно. Пить не хотелось. - Не сиди долго. Завтра будет непростой день.

- Конечно, я знаю, - отмахнулся Гундольф, совершенно не собираясь следовать совету.

- Как хочешь, - она вздохнула и осторожно коснулась его разума, омывая усталое сознание волной доверчивого, искреннего тепла.

Когда дверь за девушкой закрылась, рыцарь позволил себе то, чего так давно и страстно желал: он сбросил обувь, забрался в кресло с ногами, обхватил колени и спрятал лицо, позволяя накопившимся боли, горю, тоске по погибшим родным, страху перед туманным будущим, в котором не признался бы даже знающей обо всем Арне, прорваться, пролиться слезами облегчения, которых никто не должен был видеть… которых никто и не видел.

Минут через пять стало легче, словно исчезла плотно сдавливающая горло на протяжении последних дней удавка. Молодой человек встал, вытер лицо смоченной в кувшине с водой салфеткой, бросил мокрую ткань на стол. Погасил свечи и лампы, подошел к окну, распахнул рамы, полной грудью вдыхая воздух города, который хоть и не был местом его рождения, но все же стал родным.

И испытал нечто вроде детского обиженного удивления, когда шеи коснулось острое лезвие, а хрипловатый и очень знакомый голос за спиной тихо, но очень жестко произнес:

- Шевельнешься - перережу горло. Быстро отвечай, где твои спутники?

Глава III

Шевалье Легран т’Арьенга

Полированную поверхность стойки между подставкой для кружек и стопкой подносов покрывал тончайший слой пыли. Практически неразличимый, он тем не менее не ускользнул от внимательного взгляда Менкаса Гарта, с унылым видом изучавшего след в этой пыли, оставленный двумя серебряными монетами. Единственными монетами, коснувшимися сегодня стойки.

- Талька, зараза растяпистая! - резко распрямившись, рявкнул трактирщик. - Почему пыль не вытерла?

- Как не вытерла, дядька Менкас? - из-за ведущей в кухню двери высунулась румяная мордашка племянницы. - Все вытерла!

- Ты мне тут не заливай! Ну-ка быстро, тряпку взяла, и за дело! И пока все тут не заблестит, чтоб не смела сбегать!

Проворчав что-то себе под нос, девушка мрачно поплелась за тряпкой. Дядька Менкас был человек добрый и отходчивый, но когда он пребывал в таком настроении, как сейчас, лучше бы его слушаться беспрекословно, а не то могло и влететь.

К сожалению, чем дальше, тем чаще Менкас Гарт находился именно в таком настроении. И у него были на то причины - ну какой трактирщик может радоваться жизни, когда суточная прибыль его таверны редко превышает хотя бы пять золотых имперских марок? А ведь еще каких-то несколько месяцев назад Менкас порой выручал и пятнадцать, и двадцать золотых! Конечно, большая часть этих денег уходила на уплату налогов, обучение дочери и племянницы, после смерти сестры трактирщика оставшейся на попечении дядюшки, на закупку продуктов и на жалование немногочисленным работникам лучшей таверны Хайклифа, но и себе оставалось немало. Не то что теперь…

- Совсем с этими новыми законами житья не стало, - пробурчал Менкас и тут же всполошено огляделся - не слышал ли кто? За такие слова можно было враз украсить собой одну из многочисленных виселиц, любовно понатыканных за Клювом молодыми рыцарями, последователями магистра фон Кильге.