Время и боги: рассказы

Его план состоял в том, чтобы найти свою каску и при вспышках порхающих ракет сравнить с теми, которые он видел в траншее перед собой; если они имеют одинаковую форму, ползти к тому рубежу, если нет, то ползти назад, найти какую-нибудь каску и сравнить. Но он не мог найти свою каску. Он подумал, не поискать ли ее, отползя подальше, но мудро рассудил, что не стоит, потому что если ему повезет найти там какую-нибудь каску, то нет доказательств, что это его каска, даже если она подойдет по размеру. У него на воротнике и на погонах были знаки различия, но это ничем не могло ему помочь.

Потом он подумал о языке. Он мог говорить достаточно внятно и осмысленно — для пробы тихо произнес несколько слов себе под нос. Тот рубеж, где говорят на этом языке, и будет его. Но и на том, и на другом рубежах царило безмолвие, только с обеих сторон летели снаряды и разрывались невдалеке с совершенно одинаковым звуком.

Рядом пахло трупом, и он пополз в темноте в ту сторону, чтобы при свете очередной ракеты посмотреть, какая на нем форма и куда обращено лицо. Он подполз к трупу, и почти тотчас вспыхнула ракета, на несколько мгновений залив все вокруг неестественным зеленым светом. На трупе была не такая форма, как на Джонни, и цвета немного другого — он вытянул руку, чтобы сравнить с цветом своего рукава и убедиться в этом в призрачном свете «Вери». Труп лежал лицом к нему.

Согласно теории Джонни, это доказывало, что рубеж перед ним удерживала не его сторона. Но теперь, когда он был на месте и смотрел на убитого солдата, эта теория уже не казалась такой уж безупречной, потому что солдата могли убить и при отступлении, и при наступлении. Рубеж впереди него был ярдах в сорока, другой — чуть дальше. По-прежнему с обеих сторон не доносилось ни слова. Он еще раз посмотрел на знаки различия, они по-прежнему ничего ему не говорили.

Война шла уже давно: это было видно по мощи бурьяна. Он подумал: почему воюем? Может быть, это движение больших народов, внезапно ставших кочевыми? Или война происходит от каких-то явных разногласий между двумя государствами, одно из которых — его? Каким бы ни было это движение, по эту сторону траншеи оно замерло на некоторое время — и на довольно-таки значительное. Он вспоминал, на чьей стороне воюет.

На исходе ночи вспышки ракет участились. Разрывы снарядов тоже. Теперь снаряды ложились ближе и взрывались в воздухе — красные вспышки в зеленом свечении «Вери». Это оживление, говорил его военный опыт, предшествует предрассветной атаке. Значит, у него есть военный опыт, хотя он не помнил, в какой армии он появился и в силу каких событий, или, может быть, из учебников. Но этот опыт глубоко укоренился, потому что превратился в своего рода инстинкт; инстинкт говорил ему, что перед рассветом бывает атака. И если атака начнется, он постарается рассмотреть в темноте, какая форма на атакующих, и если такая же, как на нем, то пойдет вместе с ними. Если же не такая, то останется лежать, совершенно как лежащий рядом труп, только что без запаха. И нужно будет узнать форму в темноте, не шевеля головой, а это непросто.

Там, где полагалось быть востоку, появился проблеск света. Он рос и ширился, но атака не начиналась. Становилось все светлее и светлее. В яме он был надежно укрыт. Ему не хотелось есть: наверное, ел недавно. И даже пить не очень хотелось. Стремительно наступало утро; чернота сменилась бледными красками рассвета. Он отчаянно старался что-нибудь вспомнить; но вспоминалось, очень ясно и живо, только лишь детство. Вспоминалось, как он собирал цветы в бескрайних полях, — или казавшихся бескрайними; вспоминалось, как он помогал на сенокосе; почему-то вспомнились куры — такие ослепительно чистые, что, должно быть, это были воспоминания самого раннего детства. Ничего, что говорило бы о том, на чьей он стороне. Но, может, если подождать, то вспомнится.

Утро наступило; запели птицы. Их пение было ему знакомо, но он не помнил, где слышал его раньше. Утро разгоралось. Он приготовился прожить еще день в этой грязи.

Сорок лет спустя Перевод Е. Джагиновой.

Все началось с того, что Э. Дж. Бринли, рассказавший мне эту историю, совершенно случайно встретил трех своих бывших учеников, причем каким-то непостижимым образом с возрастом они стали именно такими, какими привиделись ему во сне (о котором как раз эта история), избрав те самые профессии и достигнув в них того самого положения, и это сподвигло Бринли, наконец, поведать историю, которую в свое время, много лет назад, он однажды хотел было рассказать, однако прикусил язык, полагая, что, если рассказать ее целиком, его сочтут чересчур эксцентричным, а это могло отрицательным образом сказаться на его карьере.