Время героев

— Чёртов! — сказал он громко, чтобы его услышали все стоящие рядом, и тут же повторил по-французски: — Чёртов! Не думаю, что нам стоит подыскивать для него другое название.

Дон Хуан поблагодарил, откозырял и отодвинулся в сторону.

— Чёртов? — обратился он к Якубовичу. — Немногие бесы решатся пробежать через это сооружение.

Штабс-капитан только махнул рукой.

— У нас, у русских, все мосты чёртовы. Так ещё с Александра Васильевича, с Суворова повелось. Первый он там, у вас, в Альпах двадцать лет назад отыскал и прошёл.

Ван-Гален подумал, что отсюда, из Кавказских ущелий, в самом деле, даже ему уже трудно отличить Альпы от Пиренеев, и согласно покивал головой...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Дон Хуан сел и, ещё не проснувшись полностью, не разлепив веки, на ощупь нашарил рукоять пистолета. За полотняной стенкой палатки стучали сотни подков, перекликались люди на гортанном клекочущем языке.

Якубович в одном исподнем, но уже с кинжалом в руке чуть приоткрыл полог и выглянул.

— Это не Сурхай! — крикнул он через плечо. — Кюринцы подходят. Аслан-хан привёл свою конницу.

Из узких улочек Кубы несколькими колоннами вытекали нарядные воины Кюринского ханства и быстро становились на площади, оставленной посреди лагеря.

Когда Ван-Гален, застёгивая на ходу воротник мундира, подбежал к плацу, с другой стороны к нему уже подъезжал князь Мадатов с начальником штаба и полудесятком конвойных. Генерал легко спрыгнул с коня и быстрой, летящей походкой пошёл навстречу тучному высокому человеку в щегольской, золотыми нитями вышитой черкеске. Поверх неё он носил, как с удивлением отметил испанец, полковничий эполет.

— Сам Аслан-хан, — прокомментировал свистящим шёпотом Якубович. — Немного людей у разбойника, но рубаки отменные.

Ван-Гален рассматривал с любопытством роскошные одежды кюринцев, инкрустированные приклады ружей, что торчали из меховых чехлов, подвешенных за спину, сверкающие рукояти кинжалов, шашек и пистолетов. Свирепые усатые лица едва виднелись из-под папах, надвинутых на глаза. Высокие тонконогие кони нервно вскидывали головы, звенели уздечками, обвисавшими под тяжестью пришитых к коже монет, золотых, серебряных, медных. Жаркое июньское солнце освещало сверху плотный пятишереножный строй; быстрые прямые лучи дробились на гранях драгоценных камней.

— Жаль, что я не художник, — проронил дон Хуан. — Мог бы получиться роскошный сюжет для одного из залов Эль-Прадо[21]. Но что они будут делать, когда надо показать холодное лезвие, а не горячие головы?

Якубович пожал плечами:

— Как всякая нерегулярная конница — отважны, жестоки, но совершенно не держат строя. Славно рубятся, когда противник уступает числом, но вряд ли выстоят более двух-трёх залпов. Даже не картечных, а просто ружейных.

— Да-да, — подхватил Ван-Гален. — Мне приходилось воевать с берберами в Африке. Отчаянно храбры и безнадёжно нестойки. Что делать, капитан, дисциплина — сугубо европейское изобретение... Вы заметили знакомого, друг мой?

Якубович поднял руку в приветственном жесте, и тут же из передней шеренги выехал статный всадник на караковом жеребце. Он был ещё совсем молод, лет, наверное, двадцати пяти, если не меньше, но держался с холодной уверенностью зрелого человека. Одет был, хотя небрежно и грязновато, но с особенной роскошью. Даже деревянные ножны шашки обтягивал чехол из сафьяновой кожи.

Юноша подскакал к офицерам, лихо осадил коня в двух шагах, так что каменная крошка брызнула из-под копыт, и по восточному обычаю грациозно поклонился, прижимая руку к сердцу. Якубович повторил его жест, Ван-Гален откозырял.

— Рекомендую, майор, — обратился к нему драгун, обменявшись несколькими словами с кюринцем. — Гассан-ага, младший брат Аслан-хана. Храбр, но ужасно жесток.

— Вы сказали, что они все таковы.

— Этот — в двойном размере. Словно постоянно загибает угол, а то и два[22]. Я ходил несколько раз с ними. В любое дело он летит впереди остальных и едва оборачивается посмотреть — поспевают ли нукеры за ним.

Ван-Гален с невольной улыбкой оглядел Гассан-агу от шёлкового верха папахи до тонких чувяков, вставленных в стремена.

— Скажите ему: если он так же храбр, сколько красив, мы счастливы иметь такого союзника.

Гассан-ага выслушал Якубовича, откинул голову, выщелкнул несколько слов на всё том же клекочущем языке, тронул один из пистолетов, что были заткнуты за пояс, стягивающий в несколько оборотов черкеску. Поднял коня «свечой», заставил животное повернуться на задних ногах и, ещё более откинувшись в седле, вернулся к строю. Якубович смотрел ему вслед, неодобрительно покачивая головой. Дон Хуан тронул штабс-капитана за локоть:

— Что он сказал? Помните, мой друг, что я и по-русски понимаю одно слово из двадцати.

— Говорит, что если бы вдруг узнал, что есть в мире человек, храбрей, чем он сам, то немедленно покончил с собой, недостойным... Глупец! Впрочем, — заключил драгун философски, — женщины его любят, а пули, известное дело, — дуры...